Она широко раскрыла глаза.
— У Юлии был роман?
— И не один. Первый — по крайней мере, первый из тех, о которых я знаю, — начался через четыре месяца после свадьбы. До того она только смотрела на мужчин, как умирающий с голоду смотрит в окно ресторана.
— Несколько романов? — Улла ощутила жгучий стыд. Как будто поведение Юлии было заразным и она была вынуждена отвечать за поступки сестры. — Поль, это… это ужасно.
— Хочешь сказать, что это для тебя новость?
— Конечно, новость! Мне и в голову не приходило, что она способна на такое! — Ой ли? — спросил ее внутренний голос. Даже тогда, когда Юлия сообщила, что вышла замуж через несколько месяцев после развода? Она отогнала от себя эту мысль и спросила: — Тогда почему ты так долго терпел?
— Потому что не верил в разводы. И считал себя виноватым в ее поведении.
— Почему? Неужели ты сам толкнул ее в объятия другого мужчины?
— Ну… не буквально.
— И что это должно значить?
— Я с самого начала понял, что мы не пара, и не делал из этого секрета. Терпел ее, не обращал внимания на то, что она чувствует себя несчастной, скрежетал зубами и пытался делать хорошую мину при плохой игре. А нужно было проглотить гордость, признать ошибку и принять единственно возможное решение.
— Ты не искал утешения с другой женщиной?
— Нет, — ответил он, не сводя глаз с темного горизонта. — Юлия наверняка говорила тебе, какой я ублюдок, но у меня есть свои принципы. Уважение к семейным узам — один из них.
— Я не верю тому, что говорят о людях другие. Предпочитаю разбираться сама. И считаю, что ты несправедлив к себе.
— Мне ничего не стоит доказать, что ты ошибаешься.
— Как? — В голосе Поля прозвучала такая мучительная боль, что у нее сжалось сердце. Он неохотно повернулся к ней. — Когда я уже после развода узнал, что Юлия беременна, то пришел в ужас. Мне не хотелось, чтобы ребенок, зачатый то ли с горя, то ли из сладострастия, то ли из того и другого вместе, связал нас навсегда.
— Я тебя понимаю. Каждое дитя должно быть плодом любви. Очень жаль, что так бывает далеко не всегда. Но ведь ты смирился с этой ситуацией.
— Не совсем. Честно говоря, я не хотел этого ребенка. Именно поэтому у меня не было желания присутствовать при рождении дочери или приехать раньше. Я предпочитал не обращать внимания на ее существование.
Эти слова прозвучали так вызывающе, словно он хотел потрясти Уллу чудовищностью своего греха. Увы, было слишком поздно. Несколько недель назад она могла бы поверить в его бессердечность, но теперь…
— Поль, имеет значение только одно: в конце концов ты не смог отречься от дочери.
— Не смог. Во мне проснулась совесть. Но я не мог почувствовать себя отцом. Точнее, не хотел. И именно поэтому решил, что должен увидеть ребенка и полюбить его, пока не стало слишком поздно. — Он устало потер лицо. — Теперь я знаю, что полюбил бы Хельгу даже в том случае, если бы мы встретились лет через десять-двенадцать. Разве может быть по-другому? Ведь она моя плоть и кровь.
— Ох, Поль… — У Уллы подступил комок к горлу. — Я знаю, что ты любишь малышку. Я следила за тобой, видела, каким становилось твое лицо, когда ты брал ее, и мне хотелось плакать.
— О господи… Почему?
— Потому что я видела много младенцев, которых некому было взять на руки. Никто не качал их, не покупал им одежду и игрушки. У некоторых были синяки на теле, сломанные руки и ноги, разбитые головы. Потому что озлобленные мужчины и женщины зверски избивали их.
Изумленный Поль широко раскрыл глаза.
— Ох… Как тебе удалось сохранить рассудок?
— С трудом. Однажды я ушла с участка и несколько часов бродила по городу, пытаясь успокоиться. Иногда я не могу уснуть, потому что стоит закрыть глаза, как оживают воспоминания об увиденном и мне хочется убить людей, способных на такую жестокость. Иногда чувствую себя такой никчемной, такой бесполезной, что хочется уйти от всего этого и больше не возвращаться. А иногда… — тут ее голос дрогнул, — все, что я могу сделать, это прижать больного ребенка к груди и следить за тем, как в нем угасает жизнь.
— О боже! — Поль соскочил с кресла, поднял Уллу и обнял так крепко, что у нее затрещали ребра. — Никто не должен терпеть такую пытку. Ни ты, ни ребенок!
Улла уткнулась ему в плечо. Поль гладил ее по спине. Потом его пальцы вплелись в ее волосы, подбородок уткнулся в макушку. Она ощутила его жаркое дыхание и поняла, что одной нежности Полю мало. В его крови бушует страсть, которую сдерживает лишь понимание ее эмоционального состояния. Нет, ей ничто не грозит.
— Милая, кто заботится о тебе? — еле слышно спросил он. — Кто встречает тебя вечером и обнимает в темноте, когда тебя мучают кошмары?
— Никто, — ответила она.
— Тогда пусть это буду я.
— Это не для тебя.
— Даже если я сам этого хочу?
Улла подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Откуда ты знаешь, что это желание не вызвано жалостью? — срывающимся голосом спросила она. — Как их различить?
Он жадно прильнул к ее губам.
— Вот как, — пробормотал он, когда сумел отстраниться на несколько миллиметров.
Поль прижал ее руку к своей груди. Его сердце стучало как молот. Он был не только сильным и мужественным, но и необыкновенно добрым. Любовь такого человека сулит женщине неземное блаженство.
Но при мысли о том, что этой женщиной может быть она сама, у Уллы подкосились ноги. Сомневаться не приходится, он считает ее достаточно привлекательной. Но любовь? У них нет ничего общего. Самое большее, на что можно рассчитывать, это короткий роман.
— Я пойду наверх, — сказала она, пытаясь высвободиться из объятий. — Здесь слишком далеко от детской. Если Хельга заплачет, я не услышу. А ты просто увлекся и сам не знаешь, что говоришь.
Вместо ответа Поль еще крепче прижал ее к себе, и Улла ощутила прикосновение его восставшей плоти.
— Мы еще не закончили разговор. Если ты сбежишь, это ничего не изменит.
— Поль, у тебя слишком богатое воображение.
Он слегка повел бедрами, заставив ее ахнуть.
— Это мне не привиделось. И тебе тоже.
На мгновение Улла представила, что лежит с ним в постели обнаженная, что она принадлежит ему. Ощущает его жаркое сильное тело, отвечающее на ее желания.
Воображение — могучая вещь. У нее подкосились ноги, во рту пересохло, но зато стало горячо и мокро между ног. Улла смутилась и отпрянула.
— Все равно. Это может подождать.
Улла исчезла прежде, чем Поль успел помешать ей. Убежала как испуганная лань. И все же он успел увидеть ее потемневшие глаза, залитые румянцем щеки и ощутить прикосновение к своей груди ее окаменевших сосков.
