В пятницу после школы, когда Эва сидела на кухне и пила молоко, Нора сообщила ей, что на следующий день к ним придет Даниил.
— И Синтия? — спросила девочка. — Она тоже придет?
— А ты хочешь этого?
— Нет, совершенно не хочу! — решительно заявила та. — Она мне не нравится.
— Но вы едва знакомы, — как можно мягче попыталась уговорить ее Нора. — Не кажется ли тебе, что несправедливо отвергать человека, которого почти не знаешь.
— Мне совершенно все равно, честно это или нет, — с неожиданной злостью воскликнула Эва. — Я не хочу ее видеть!
Закончив чистить картошку, Нора вытерла руки, погладила мурлыкавшего на стуле кота и села за стол напротив дочери.
— Ты можешь мне сказать почему?
— А тебе не все равно?
— Дорогая, ты прекрасно знаешь, что мне не все равно.
— Ты собираешься выйти замуж за Даниила? — потребовала ответа Эва.
— Я думаю над его предложением, — вся внутреннее сжавшись, ответила мать. Совсем не таким она представляла себе это объяснение. — Эва, тебя не должно это так волновать. В любом случае я буду любить тебя так, как люблю сейчас.
— Я не верю тебе!
Шокированная таким категоричным заявлением, Нора растерялась. Прежде чем она успела собраться с мыслями и сформулировать ответ, Эва заговорила сердито:
— Если бы ты действительно меня любила, ты не уходила бы с Даниилом и не оставляла бы меня с этой…
— Эва! — Мать протянула руку к дочери, но та бросилась вон из комнаты.
Обеспокоенный стуком захлопнувшейся двери, Сим удивленно поднял голову, осмотрелся и снова улегся на стуле, закрыв пушистым хвостом розовый нос. Некоторое время Нора сидела неподвижно. Потом встала, подошла к комнате дочери и открыла дверь.
Девочка лежала на кровати лицом к стене. Она даже не пошевелилась, когда Нора села рядом с ней на кровать, положив руку ей на плечо.
— Расскажи мне все, о чем ты думаешь, что тебя тревожит, — мягко попросила она.
— Ты не станешь меня слушать, — глухо, в подушку пробормотала Эва.
— Я слушаю тебя.
— Я ненавижу Синтию и Даниила. Я хочу, чтобы мы жили как прежде — я, ты и папа.
О Господи! Так это ревность!
— В жизни все меняется, и совершенно не обязательно, что меняется к худшему. Вспомни, например, как ты не хотела переезжать в дом, который купил для нас папа. Зато как нам сейчас в нем хорошо!
Эва молчала.
— Девочка моя! Я люблю тебя больше всего на свете.
— Тогда скажи Даниилу и Синтии, чтобы они оставили нас в покое, — мгновенно отреагировала дочь. — Пожалуйста!
— Я не могу заявить им такое без веской к тому причины, — поколебавшись, ответила Нора.
— Я же назвала тебе причину! — удивляясь ее недогадливости, вскричала девочка. — Причина в том, что я ненавижу их обоих. Ты меня просто не любишь.
Обескураженная собственным бессилием, Нора поднялась и ушла на кухню, чтобы приготовить обед на завтра. Ее руки машинально делали свое дело, но голова была занята тревожными мыслями о дочери. Ревность и тревога девочки — вполне нормальное явление и не надо придавать этому чрезмерного значения. Всю свою жизнь ребенок был в центре внимания, и ей, десятилетней, трудно понять, что в сердце матери может найтись место для другой любви, любви к мужчине.
Как бы то ни было, нельзя разрешать малышке просто так, из-за каприза, разрушать отношения матери с хорошим человеком.
Полчаса спустя Эва вышла к ужину, но весь вечер была молчаливой и грустной. Когда Нора зашла к ней сказать спокойной ночи, та сделала вид, что уже спит.
Расстроенная, Нора решила позвонить Даниилу. Смягчив формулировки, она попыталась передать обстановку в доме.
— Не волнуйся, — стал успокаивать ее тот. — Все обойдется.
— Надеюсь. Мне совершенно не хотелось бы, чтобы Эва воспринимала нашу женитьбу как личную трагедию.
— Девочка еще так мала. Она должна привыкнуть к мысли о том, что у матери может быть своя жизнь.
— Должна? — вырвалось у Норы. Вопреки ее желанию, вопрос прозвучал почти упреком.
— Нельзя допускать, чтобы предубеждения несмышленого ребенка разрушали жизнь взрослых.
Она и сама так думала, но почему-то те же мысли, выраженные Даниилом, вызвали у нее внутренний протест.
— Разве я не прав, дорогая?
— Ты прав, но надо дать Эве время привыкнуть к нашим с тобой отношениям.
В субботу Клайв собирался заехать за дочерью. Эва сидела на диване, поджидая отца.
— Ты все-таки встречаешься сегодня с Даниилом? — внезапно спросила она.
— Да, я обещала. Мы собираемся пойти на выставку. Кстати, к нам присоединится Синтия, и мы пообедаем вчетвером.
— А папа? Он тоже будет с нами? — потупившись, спросила девочка.
— Насколько я знаю, у папы другие планы на сегодняшний вечер. Но ты и так проведешь с ним полдня.
— А ты сама никуда сегодня вечером не собираешься?
— Если вы с Синтией не будете возражать, — осторожно проговорила Нора, — мы с Даниилом хотели бы куда-нибудь сходить. — Но, заметив, как округлились глаза Эвы, со вздохом закончила: — Впрочем, если вы против…
Но Эва уже не слушала.
— Папочка приехал! — закричала она и настежь распахнула дверь. На крыльце стоял Клайв. Дочь вне себя от радости прыгала вокруг улыбающегося отца.
— Добрый день! — приветствовал гость. — Готова?
— Готова! — восторженно закричала Эва, зарываясь лицом в куртку отца. — Поедем прямо сейчас.
— Ладно, поедем. Попрощайся с мамой.
В ответ девочка, не поворачивая головы, отрицательно замотала головой.
Удивленно подняв брови, Клайв взглянул на стоявшую в дверях Нору.
— Какие-то проблемы? — тихим голосом спросил он ее.
— Я принесу ее куртку, — так же тихо ответила мать.
Нет никакого смысла начинать сейчас выяснять отношения. Может быть, прогулявшись с отцом, девочка придет в себя. Вынув из стенного шкафа куртку, она вернулась к стоявшему на крыльце Клайву. Эва уже бежала к машине.
— Вы что, поссорились?
— Не то чтобы поссорились. Дочери, понимаешь ли, не понравилось, что я пригласила на обед Даниила с дочерью. Эве без всякой на то причины почему-то не нравится Синтия.
— Без всякой причины?
— Синтия — прекрасный ребенок, — вздохнула Нора.
— Неужели? — не скрывая своего скептицизма, спросил Клайв.
— Да, прекрасный, — твердо повторила она. — Бери куртку, и желаю вам хорошо провести время.
Боже, они с дочерью всегда жили мирно и дружно. Теперь отец, кажется, становится причиной раздора между ними. Из-за своей любви к папочке ребенок стал чересчур строго оценивать действия матери. Ничего хорошего это не сулит.
