Голос его вздрогнул, мысли смешались, и он замолчал, не отводя глаз от графини. Впрочем, говорить ему ничего и не требовалось: его взор был красноречивее всяких слов.
— Вы и вправду думаете нас скоро оставить? — спросила Натали, чтобы нарушить возникшую паузу.
— Мои обещания вашему батюшке полностью выполнены, и теперь более ничего не удерживает меня здесь, — с горечью промолвил Нафанаил, потупив взор.
— А вы уверены, что вас ничего здесь не удерживает? — тихо спросила графиня.
Кекин поднял взор. Ее лицо, озаряемое лучами какого-то внутреннего света, каковым оно бывало только в минуты ясновидения. И еще. Показалось, или на самом деле прозвучали в ее голосе помимо обычных ноток признательности, уважения и дружеского участия какие-то иные, ранее им никогда не слышимые?
Натали, видимо, смутилась, но быстро взяла себя в руки.
— Я пришла к вам, чтобы просить вас остаться. Хотя бы на три дня!
Сказала она это с такой мольбой в голосе и смотрела на Кекина так нежно, что отставной поручик не нашелся более ничего сказать, кроме как:
— Да, конечно.
— Вы остаетесь охотно? — продолжала она смотреть Нафанаилу прямо в глаза.
— С радостью! — воскликнул он и задохнулся. — Прикажите, — едва удалось вымолвить ему, — и я всю жизнь готов жертвовать своим счастием и покоем вашей воле.
— Хорошо, — сказала Наталия Платоновна и быстро вышла из комнаты. А отставной поручик остался стоять, озаренный оставленными графиней лучами ее внутреннего света и пораженный новыми, едва уловимыми черточками в ее отношении к нему.
«Неужели я все же что-то значу в ее сердце?» — задавал он все время себе этот вопрос.
И не находил ответа.
Последующие два дня графиня была весела и любезна со всеми.
С отцом она говорила почтительно и нежно, с девками-горничными доброжелательно и просто, с князем, ходившим теперь за ней по пятам, вежливо и благосклонно.
С Кекиным, когда она начинала говорить с ним, Натали была теперь трогательна и сердечна, и не как с другом, но как с близким человеком. Это почувствовали и князь, и граф. Но она умела быть столь непринужденной, что им обоим казалось, что иначе с Кекиным она никогда и не обходилась. Нафанаил тоже сделался смелее и все меньше заботился о том, чтобы скрывать к ней свои чувства. В одну из прогулок по зимнему саду, когда горничная Парашка, исполняя приказание графини, срезала букет, Нафанаил, в ответ на вопрос, о чем он сейчас думает, ответил:
— О вас. Я живу уже долгое время только мыслями о вас, только возможностью быть рядом с вами.
Сказав это, он едва посмел поднять на графиню глаза, он не увидел в ней гнева или неудовольствия. Они продолжали молча идти по саду, и расставаясь, Натали прошептала ему:
— Вы вернули мне душевное здоровье. И вы же отняли у меня душу.
За обедом на следующий день графиня и отставной поручик всего раз взглянули друг на друга и быстро отвели взоры. Наталия Платоновна выглядела торжественною, будто хранила некую тайну, о которой нельзя было сообщить ни одному из присутствующих. Она не смеялась шуткам князя, весьма остроумного бонмотиста, и во всем облике ее было нечто возвышенное, чему никто, в том числе и Кекин, не находили объяснения.
Вечером, как позже узнал о том Нафанаил Филиппович, князь имел с Натали разговор в присутствии графа, в коем предложил ей руку и сердце. Не желая огорчать ни того, ни другого, Натали просила дать ей время на размышления, сказав, что еще не полностью насладилась своей свободой и здоровьем после перенесенной болезни. Причем назначила такой неопределенный срок, что князь был как бы осужден на постоянное искательство ее руки без твердых надежд. Тон ее был столь безапелляционен, что ни Волоцкий, ни Чураев не решились на дальнейшие уговоры. Князь был сильно сконфужен и тут же уехал, а граф столь опечалился, что казался просто жалким.
Ночью ему стало плохо. После рвоты и судорог, у Платона Васильевича онемела вся правая половина тела. Вызванный в его покои доктор Гуфеланд констатировал апоплексический удар, случившийся еще несколько дней назад, и как его следствие — ночную катаплексию. Поднятые с постелей лучшие московские доктора и медицинские светила, собравшиеся к утру в покоях графа, подтвердили диагноз Гуфеланда и вынесли вердикт, что апоплексический, удар был вызван огромным потрясением, и что это потрясение — известие о полном исцелении его дочери. Мобилизованные уже в течение нескольких лет для отражения негативных известий организм графа и его мозг не выдержали, как сказали светила, вестей положительных и счастливых; барьеры, преграждающие путь разрушительным энергиям в его мозг за ненадобностью отпали, и организм графа уже не смог справиться с выпавшей на него нагрузкой. Оставив Гуфеланду несколько весьма дельных рекомендаций относительно больного, доктора удалились.
Натали, несмотря на такое объяснение причин болезни графа, все же посчитала себя причиной случившегося с отцом, и не отходила от него ни на шаг. Конечно, ни о каких дальнейших объяснениях с ней теперь не могло быть и речи, и Нафанаил Филиппович просто исполнял просьбу графини не уезжать, покуда ее отцу не станет легче.
Так прошло три недели. Платону Васильевичу, наконец, стало лучше, и он даже мог самостоятельно выходить в столовую, правда, приволакивая правую ногу. Прознав о том, князь Чураев снова стал наезжать с визитами в дом графа, постоянно заводя разговор с ним о женитьбе на Наталии Платоновне. Наконец, он добился возможности объясниться с Натали. Разговор сей происходил в кабинете графа и имел далеко идущие последствия, о чем Кекин, конечно, знать не мог.
Она уже знала, что ответит отцу. Правда, менее всего она хотела причинить ему боль, ведь он был одним из двух самых дорогих ей людей на свете, и она не хотела потерять обоих.
«А если придется выбирать?» — мучилась она вопросом. Как ей в таком случае должно поступить?
Князь Чураев был настроен решительно: сейчас или никогда. Его не устраивало положение вечного искателя руки графини, причем без всякой верной на то надежды. Он крепко надеялся на помощь графа, который — князь видел это — был всецело на его стороне. Но Чураев также знал, что против воли дочери граф не пойдет, его любовь к ней не позволит Волоцкому настоять на противном для нее решении. Хотя, и князь почти не сомневался в этом, если граф прикажет дочери, она не посмеет его ослушаться, тем более в его нынешнем состоянии. В общем, как считал князь, шансов у него было пятьдесят на пятьдесят.
Когда Натали вошла в кабинет отца, по ее виду было видно, что она знает, о чем пойдет разговор.
