— Вот, доченька, князь просит твоей руки, — сказал Волоцкий и с надеждой посмотрел на Натали. — Я уже изъявил на то свое согласие. Надеюсь, ты будешь умницей и порадуешь своего отца. Судя по всему, жить мне осталось недолго, так что позволь мне умереть счастливым, видя, что ты устроена и счастлива.
— Если ты прикажешь, я выйду за Владимира Викентьевича, — сказала Натали, глядя в глаза отца. — И я буду, как ты говоришь, устроена. Но счастливой ты меня не увидишь.
— Почему? — вскинул брови Волоцкий.
— Потому что я не люблю князя, — просто ответила Натали.
— Любовь придет, когда вы лучше узнаете друг друга, — произнес граф как само собой разумеющееся. — Так бывает всегда.
— Но только не в моем случае, — твердо сказала Натали, что далось ей совсем не просто. Она видела, что отцу больно слушать ее, и все же добавила: — Любовь к князю не придет никогда.
— Почему? — воскликнул Платон Васильевич.
— Потому что я уже люблю. Другого.
— Вот! — обернулся к Волоцкому Чураев, до того не сводивший взгляда с графини. — Я так и знал! И, конечно же, это друг вашего дома господин Кекин?
Натали молчала.
— Это так? — спросил Платон Васильевич с надеждой услышать «нет».
— Да, это так, — опустила глаза графиня.
— Но это же несерьезно, — примирительным тоном начал Волоцкий. — Просто ты принимаешь за любовь признательность к человеку, спасшему тебе жизнь. Вот и все.
— Нет, не все, — решительно произнесла Натали. — Вы можете, батюшка, распоряжаться моей рукой, но вы не вольны над моим сердцем. А мое сердце принадлежит ему, только ему одному.
Эти слова были сказаны с такой убежденностью и силой, что ни у графа, ни тем более у князя не осталось и малейших сомнений в их искренности и правдивости. Волоцкий как-то судорожно выдохнул и жалостливо посмотрел на князя. Тот, цепляясь за последнюю надежду, как утопающий за соломину, почти выкрикнул:
— Ну что же вы, граф? Прикажите ей!
Но Платон Васильевич молчал.
— Вы зря ожидаете положительной для вас воли моего родителя, — обратила взор на князя Натали. — Она послужила бы лишь одному: сделать меня несчастной. — Графиня подошла к отцу и опустилась перед ним на колени. — Благодарю вас. Я знаю, что вы расположены к князю и желали бы видеть его моим мужем. Знаю, что вы не одобряете моей любви к Нафанаилу Филипповичу. Посему обещаю вам прекратить все отношения с ним, оставляя за собой лишь право любить его. С ним обручаю я себя навсегда. А вам посвящаю жизнь свою.
Они не заметили, как покинул дом разъяренный князь. Обнявшись и плача, они просидели в кабинете до самого вечера. А наутро Натали пришла к Нафанаилу прощаться…
Они, конечно, хотели бы сказать друг другу очень много. Но слова не шли. Натали лишь коротко поведала Нафанаилу о вчерашнем разговоре в кабинете отца и сказала, что остается с ним. А ему, ей далось это с трудом, надо ехать.
— Ты будешь помнить меня? — только и смог спросить Кекин.
— Всегда, — ответила Натали и вышла из комнаты.
— Прощай, — крикнул Кекин в уже закрывшиеся двери, а через час трясся в коляске, держа путь в неизвестность.
Говорят, время и расстояние лечат самые глубокие раны. Это неправда. Вот уже восемь месяцев Нафанаил Филиппович пребывал в Венеции, и все не находил себе места. Днями, чтобы хоть как-то увлечь себя, он высиживал в старинной библиотеке Сан-Марко, листая древние фолианты и часто ловя себя на мысли, что думает о Натали и разговаривает с ней. Вечера он проводил у теплого Адриатического моря, сидя на террасе прибрежного кабачка и глядя на пенистые волны, напоминающие ему волосы графини Волоцкой. Вестей о ней не было никаких, кроме одной, что он узнал от князя Сергея Болховского, приехавшего в Венецию с очаровательной супругой, дабы отпраздновать годовщину своей свадьбы. Собственно, весть касалась не графини, а ее отца: граф Платон Васильевич Волоцкий три месяца назад скончался от повторного удара. Кекин, выслушал новость молча и, откланявшись, ушел, сославшись на занятость. Соотечественников, пусть и знакомых, он не хотел видеть больше всего.
Осенью Венеция стала слишком людной. В это время сюда съезжались празднолюбцы едва ли не со всего света, и Кекин испытывал прямо физическую боль, глядя на веселые и беспечные лица. В одно прекрасное утро, быстро собравшись, он покинул сей шумный город, взяв за ориентир Эвганейские горы. На пути, у самого подножия гор, возле замка какого-то гильотинированного австрийцами маркиза, раскинулся городок Батталия. В нем и решил провести зиму отставной поручик, сняв в местной гостинице небольшую комнатку.
Однажды, когда Кекин сидел, по обыкновению, в одиночестве в беседке из лавровых кустов во дворе кофейного дома, к нему подошел старик.
— Господин не желает посетить дом знаменитого поэта Франческо Петрарки? — спросил старик на ломанном французском.
Нафанаил согласно кивнул.
— Тогда пойдемте со мной, — пригласил старик и провел Кекина до повозки, отдаленно напоминающей малоросский шарабан.
— Устраивайтесь.
Дом Певца кроткой любви находился в трех милях от Батталии, в селении Арквато. Он стоял на небольшом холме, и было в этом доме все так, как и при жизни поэта: стол, за которым он писал, плетеные стулья, на которых сидел, даже кухонная утварь, из которой поэт вкушал телесную пищу. Казалось, он только что вышел и сейчас вернется и поприветствует своих гостей. На столе поэта лежала книга. Кекин взял ее в руки: это оказалось красивое издание сонетов, в коих Петрарка пел о безнадежной и недоступной любви к своей Лауре. Неужели безнадежная любовь несчастного Франческо есть и его, Нафанаила, печальная участь? И жребий великого поэта любить в уединении есть и его скорбный жребий?
Мне в целом мире только ты едина;
Утеха лишь в одном — минуты вспоминать,
Когда меня судьба с тобой соединила,
Предав печальной участи — страдать.
Так звучала последняя строфа стихотворения, как-то само собой сочинившегося в голове Кекина после посещения дома и могилы Петрарки на простом деревенском кладбище под холмом.
Когда старик привез его обратно и высадил там, откуда и взял — возле кофейного дома, было уже около четырех часов пополудни. Нафанаил Филиппович спросил себе кофею и уселся в свою беседку предаваться невеселым мыслям. Он просидел так час, не меньше, пока из оцепенения его не вывел голос, раздавшийся из соседней беседки:
— Посмотрите, господа, какая прелестная барышня идет к нам.
