— Шур, а ты Женю давно знаешь?
— Нет, только вчера познакомилась. Представляешь, год учились в одном потоке — и не помним друг друга. Только здесь встретились!
— Да, представляю, — грустно вздохнула девушка. «Влюбилась она в него, что ли?» — подумала Шурочка и ощутила легкий укол ревности.
— Ален, давай теперь я тебе спину потру. Женька с Мишкой после них парились часа два. И то Женька сказал: это они по-быстрому, чтобы Шурочке не ждать долго. А так и по четыре часа парятся. Шурочка, действительно, заждалась: и блинов успела помочь Аленке нажарить, и чаю уже упилась с медом и черноплодным вареньем, и разговориться с девчонкой успела. Оказывается, Аленка уже скоро должна ехать в район в училище — она на швею учится, да мать у них приболела по-женски, неделю ей еще в районе в больнице лежать. А она, Аленка, пока на хозяйстве: «Да ничё, справляюсь, мужики помогают!» В кухне, где они сидели — дальше в дом Шурочка не ходила, — действительно, было чисто. На полу — дорожки, связанные из нарезанных тряпочек. На стенах — вышивки в рамочках под стеклом и похудевший на две трети отрывной календарь. Шурочка подошла и оборвала листочек — все равно уже день кончается. Двадцать девятое августа. Еще два дня — и снова осень. Какое же короткое здесь лето! Дома, в Ташкенте теплынь стоит до конца октября, в марте уже опять можно в туфельках гулять. Она все два зимних месяца, весь декабрь и январь, в пальто и тонкой вязаной шапочке ходила. Да и то больше из уважения к календарю — иногда такая теплынь стояла, что даже в январе можно было в плаще бегать. А здесь уже в ноябре такие морозы — какое пальто, какая шапочка! Хорошо, мама ей шубку купила искусственную и шапку связала из мохера, отворот на два слоя. Если под мохеровую шапочку надеть тонкую вязаную, а под шубку — свитер и трикотажные шерстяные штаны, вполне можно добежать от общаги до института.
Шурочка отчаянно мерзла всю прошлую зиму, изо всех сил ждала весны. Но даже на Первое мая, когда дома все уже ходили в платьицах и махали на демонстрации веточками с живыми листьями, в Томске хлопьями валил снег, от которого у Шурочки в руках совершенно раскисли бумажные цветы и листья, наклеенные на голые ветки. Их колонне выдали такие «икебаны», чтобы они махали ими у трибун. Праздник весны все-таки! Весны в этом году в Томске не было — сразу наступило лето. Июнь с первых же дней так вжарил — все моментально разделись до маек. Студенты готовились к экзаменам на крышах общежитий — зубрили и загорали. Июль и пол-августа Шурочка провела дома.
Вторые пол-августа — здесь. И вот лето — кончается…
* * *
— Какие они славные. И Мишка, и Аленка, — подводила Шурочка итог их похода в баню. Было уже часов одиннадцать — долгий, полный событиями, замечательный день заканчивался. — Они почти такие, как в книгах описывают. Ты знаешь, я раньше очень любила книги про деревню, а теперь, наверное, не смогу их читать. На самом деле все здесь не так пьют, дерутся, матерятся.
— Ага, я тоже раньше думал, что в деревне все дружно работают и частушки под гармошку поют. Знаешь, что Мишка сказал? Что они Аленку в район отправили учиться, чтобы она здесь не пропала. Ни с кем из местных парней нельзя всерьез встречаться — пьют и бездельничают. Девчонки, кто остались, пьют и таскаются. Иногда кажется: дали бы автомат — всех бы местных алкашей положил, все равно толку от них нет, вред один.
— Тогда, Жень, во всей деревне осталось бы три-четыре мужика. Мишка, его отец, твой печник и муж Людмилы-заведующей. Может, еще директор совхоза. Представляешь, вся деревня — сплошь одинокие бабы!
— Да им же лучше! Никто не пьет и не дерется!
— Да ладно тебе! Лучше посмотри, ночь какая!
Ночь была исключительная! Луна уже несколько дней была полная, только-только пошла на убыль и сияла в небе почти идеально круглым диском. Звезды пушистыми светляками выстраивали в небе свои созвездия. По козырьку крыльца правления совхоза шелестела серебристыми в ночи листьями яблонька-ранетка.
— Пошли, постоим на крыльце, — позвал Женька и потянул Шурочку (от Мишкиного дома они так и шли, не размыкая рук) в тень под крышей.
Они постояли на крылечке, облокотившись на перильца и касаясь друг друга плечами.
— Хочешь ранеток? — спросил Женька.
— Они же горькие!
— А эти крупнее других, может, не горькие! Я сейчас!
Женька перемахнул через заборчик и, оказавшись в палисаднике, пригнул ветку ранетки и сорвал несколько яблочек. Потом захрустел одним яблочком и протянул второе Шурочке:
— Попробуй, кисленькие.
Шурочка куснула. Яблоки были кисло-сладкие, как с яблони в ташкентском пионерском лагере. Яблони там росли позднего сорта, окончательно созревали в сентябре, но детвора уже в августе обирала жесткие сочные зеленые плоды.
— Вкусно! — сказала Шурочка. Она стояла на крылечке, Женька — на земле, и теперь он стал одного роста с Шурочкой. Его глаза теперь были на уровне Шурочкиных глаз, близко-близко. Женька смотрел прямо, не мигая. Потом притянул Шурочку к себе — одна ладонь на ее плече, вторая мягко придерживает затылок — и потрогал ее губы своими твердыми сухими губами. От Женьки пахло яблоками и чуть-чуть — табаком.
Как хорошо, как хорошо жить на свете! В последние два дня Шурочка поняла, почему в книжках пишут — «летать на крыльях любви». Именно на них она и летала, не иначе. День в столовке проходил — не замечала как. Картошка, капуста, фарш для котлет, макароны — продукты, казалось, сами, по щучьему велению складывались в первое и второе, она лишь наблюдала за ними. Даже в паре с новенькой Раисой работалось легко. А уж сегодня с Натальей вообще не работа, а праздник!
— Шур, ты прямо летаешь как будто, — разглядела ее крылья Наталья — и светишься вся! Слава богу, оттаяла девка! А то зеленая ходила всю неделю, вон, в обморок грохнулась. Дружишь, что ли, с кем?
— Ой, Наташ, я с мальчиком нашим одним встречаюсь. Может, помнишь, темноволосый такой, лохматый, в форме ходит защитного цвета, на солдатскую похожа?
— Да у вас там половина темноволосых и почти все в таких куртках ходят. Покажешь потом. Хороший хоть парень-то?
— Хороший. С ним интересно. И он такой, знаешь, не грубый совсем!
— Чё, и не поцеловал ни разу?
— Ну почему же… целовал, — порозовела Шурочка. С первым поцелуем у нее вышел конфуз — не умела она целоваться. И Женька учил ее тогда, на крыльце, и она научилась и даже начала отвечать ему движением своих губ. И позавчера, и вчера вечером повторяли упражнения: получалось все лучше и лучше. И ей все больше и больше нравилось обнимать его за шею, прижиматься к его груди, запрокидывать голову и чувствовать, как перетекает с Женькиных губ теплая волна, которая, покалывая, как газировка, сначала наполняет голову, а потом струится по позвоночнику и заполняет ее всю, от пят до макушки. Ночами эта волна вливалась в ее сновидения, и Шурочке снился Женька, снился так подробно и живо, будто и не расставалась она с ним, а так и продолжала у крыльца впитывать его поцелуи.
