Место для привала Борис Павлович выбрал чудесное. На краю полянки две ели и небольшой стожок сена отгородили укромный уголок. Из этого стожка Борис Павлович взял охапку, отчего стожок уменьшился наполовину, и устроил что-то вроде ложа для Натальи Алексеевны, накрыв сено одной полой плащ-палатки. Другая же послужила скатертью, и на нее была выложена вся снедь. Наталья Алексеевна заявила, что у нее чертовски разыгрался аппетит, и с удовольствием уминала и балык, и ветчину, и даже кабачковую икру, которая пошла как гарнир. Они выпили коньяка (Борис Павлович предусмотрительно прихватил для Натальи Алексеевны серебряный стаканчик, к сам в качестве рюмки использовал крышку от термоса) и поцеловались, и когда целовались, не заметили, как опрокинули бутылку, и почти весь коньяк вылился. Но ни ему, ни ей не стало жалко потери. Они и так были пьяны от волшебного света солнечных берез, дурманящего запаха свежего сена, призывного щебетанья каких-то птах.
Когда закончили обед, Борис Павлович быстро и аккуратно собрал оставшуюся провизию, уложил ее в рюкзак, потом, отломив ветку у елки, стряхнул ею хлебные Крошки с плащ-палатки и присел рядом с Натальей Алексеевной. Она лежала на спине, закинув руки за голову, смотрела, ни о чем не думая, как тихо колышутся листья на березе. Когда он наклонился над ней, заглянул вопрошающе в ее глаза, она закрыла их в знак согласия и отдалась ему легко и радостно.
Борис Павлович сжимал упругое молодое тело, ловил губами ее полуоткрытые губы и чувствовал в себе какую-то неизбывную силу. Наталья Алексеевна испытывала давно не испытываемое блаженство, и с благодарностью отдавала ему всю себя, и в этом отрешении от самой себя была счастлива. Мужчина, которого она сейчас так самозабвенно желала, был не Борис Павлович Зайцев, начальник главка, это был просто Мужчина. А она была не Наталья Алексеевна Иванченко, а просто Женщина, полномочная представительница всех бывших, настоящих и будущих женщин. И они соединились вместе, Мужчина и Женщина, чтобы сотворить великое чудо — Любовь.
Неизвестно сколько времени пребывала она в этом блаженном состоянии, но вот Борис Павлович чуть сдвинул её с плаща, и какой-то стебелек уколол ее. Она попыталась избавиться от гадкой травинки, однако Борис Павлович это вынужденное ее движение растолковал по-своему, и, увлеченный, еще сильнее прижал ее, и противный стебелек уколол ее еще больнее. Она попыталась дотянуться до него рукой, но опять Борис Павлович помешал, все никак не понимая, что ей что-то причиняет неудобство. Наталья Алексеевна вдруг страшно разозлилась на него за эту дурацкую непонятливость, и желание тут же пропало.
— Что случилось? — испугался он, не чувствуя за собой никакой вины, но понимая, что он в чем-то виноват.
Наталья Алексеевна молчала, дергаными, злыми движениями застегивала блузку, разглаживала юбку, потом сказала сухо:
— Ничего, собственно, не случилось. Просто я поняла, что глупо было соглашаться на это лесное приключение. Поймешь ли ты, наконец, что мы уже вышли из того возраста, когда, взявшись за ручки, бегают по лесу, а потом валяются на лужайке?
— Но разве было плохо? — робко спросил он.
— Мне было бы гораздо лучше, — ответила она, — если бы мы находились в обычной квартире, где я бы смогла принять душ.
После этой сцены ни о каком продолжении прогулки не могло быть и речи. Борис Павлович хорошо ориентировался в лесу, и через какой-нибудь час они уже выходили к станции. Как раз показалась электричка, и Наталья Алексеевна побежала, чтоб успеть, и он понял, что ей тягостно даже лишние полчаса остаться с ним наедине. Увидев их, машинист задержал отправление, так что они смогли вскочить в первый вагон. Он был полностью оккупирован пионерами, которые, очевидно, возвращались в свой лагерь с экскурсии.
Борис Павлович закинул заметно похудевший рюкзак на полку и хотел было обратиться к пионерам, что, мол, тимуровцы должны уступать место взрослым, но его опередила белобрысая девчонка, которая прибежала сюда.
С другого конца вагона специально для того, чтобы ткнуть кулаком в бок сидевшего с краю упитанного мальчишку, напряженно уставившегося в окно, и громко прошипеть: «Салимхин, не видишь, что дедушка стоит?!» Салимхин нехотя поднялся, за ним встали и остальные, и оказалось, что весь отряд выходил на следующей станции.
«Вот выскочка! — неприязненно подумал о девчонке Борис Павлович. — Нет чтоб просто сказать, что пора выходить, она свою активность продемонстрировала».
Но, оказалось, досадовал он напрасно. Потому что, когда ребятня высыпала из вагона и они остались в нем буквально одни, Наталья Алексеевна слегка прижалась к нему, как бы предлагая мир, и лукаво улыбнулась:
— Теперь я знаю, как лучше всего называть тебя: деду-ля.
Конечно, она шутила, но шутка показалась ему немного злой, и все-таки он обрадовался, что хоть так, пусть даже обижая его, Наталья Алексеевна возвращает ему свое расположение.
7
Прослышав, что начальника главка сегодня нет, к Тамарочке заглянула Людмила Михайловна, спросила, скосив глаза на дверь кабинета:
— А где наш Ромео?
— Сказал, что в Госплане, — ответила Тамарочка и отложила в сторону вязанье, догадываясь, что главбух заявилась не просто так, а наверняка принесла интересные новости.
— Может, он и Иванченко с собой в Госплан захватывает? — усмехнулась Людмила Михайловна. — Что-то она тоже сегодня не вышла на работу. Или это просто совпадение?
— Вообще у них в последние дни какой-то разлад, — поделилась Тамарочка. — Софья Александровна говорила, если та раньше по телефону все: «Борис да Борис», то сейчас одно: «Нет, не могу, не уговаривай». Не подпускает к себе. А он из-за этого злится и на других свою злость вымещает. Слышали, вчера шеф Квирикашвили разнос устроил из-за Мельникова?
— Да-а, — пропела Людмила Михайловна. — Я ведь за этим и шла. Мельников-то собирается жалобу подать Сергею Петровичу на Бориса Павловича. За то, что тот его премию отдал Иванченко. Это, кричал на весь отдел, попрание всяких норм, когда любовниц — тут Мельников другое словечко употребил, покрепче, и Людмила Михайловна, хоть были они наедине с Тамарочкой, по причине присущей ей деликатности не решилась произнести его вслух, а прошептала Тамарочке на ухо так вот этих самых оплачивают за счет государства. А ведь ему терять нечего, подаст жалобу, ей-богу, подаст. Неужели Борис Павлович действительно вместо Мельникова Иванченко вписал? Наверное, это Тверской хотел угодить начальству?
— Представьте, Тверской здесь ни при чем, — авторитетно заявила Тамарочка. — Фамилию Иванченко шеф вписал собственной рукой. Я сама список перепечатывала.
