Борис Павлович понурил голову и признал про себя, что Сергей Петрович, к сожалению, прав. Как, впрочем, права была и Наталья Алексеевна, когда говорила, что глупо афишировать их отношения.
— Ну, если тебе позарез надо было, чтоб она получила премию, — уже смягчившись, сказал Сергей Петрович, — так сделать бы, чтобы предложение исходило от начальника ее отдела. И тогда не было б никаких разговоров. Или у тебя с ним нелады?
— Я просто не подумал, — пробормотал Борис Павлович.
— Действительно, здорово она вскружила тебе голову, — голос Сергея Петровича звучал совсем уже дружески. — А в нашем возрасте разные там сильные страсти чреваты большими неприятностями. Я, конечно, понимаю тебя. Лариса болеет, а ты вон еще какой молодец!..
«Ничего ты не понимаешь, — горько думал Борис Павлович, — это же моя последняя любовь».
… — И все же прошу, Борис, если не можешь порвать с этой женщиной, то сделай гак, чтобы больше никаких сплетен. Еще и вот почему. Наш старик, кажется, зашатался. И если я займу его место, что, понимаешь, не исключено, в этом вот кресле хотел бы видеть тебя…
Можно считать, что здесь, собственно, и закончился заслуживающий внимания период их любви.
* * *
Недели две Наталья Алексеевна не могла простить Борису Павловичу то, что он, ни слова не сказав ей, поставил ее в глупейшее положение с этой злосчастной премией, сделал объектом насмешливых взглядов, гнусных шептаний за спиной. Но вот как-то совершенно случайно столкнулись они на лестнице, когда кругом никого не было, и она непроизвольно замедлила шаг, а у него на секунду защемило сердце. Остановились, поздоровались, сказали друг другу что-то незначащее и разошлись. После этого они снова стали встречаться.
Встречаются по средам, а если Борису Павловичу позволяют обстоятельства, и в субботу, на квартире у Александра Михайловича Метлова. Тот года на полтора отбыл в Новосибирск добывать диссертацию по социологии.
— Нет, пока есть возможность, надо уходить в науку, убежденно говорил он Борису Павловичу и Вертелю, когда расписывали прощальную пульку. — Ну, еще профсоюзы ничего, а ведь на нашей советской работе да и на хозяйственной, партийной, сломать шею очень даже просто. А социология — это какой же умница ее выдумал! — минимум умственных затрат и, пожалуйста, жуй бутерброды с икрой!
… Встречи у них теперь проходят как-то по-семейному буднично, хотя Борис Павлович всегда приезжает с букетом цветов и бутылкой шампанского. Наталья Алексеевна добросовестно отвечает на его ласки, но, если спросить ее, любит ли она Бориса Павловича, то, скорее всего, ответ последует отрицательный. Иногда, правда, она вспоминает его прежние мальчишеские выходки, и ей становится чуть грустно, что сейчас Борис Павлович даже с ней наедине больше все-таки начальник главка и меньше — мужчина. Но бросать она его не собирается. Во-первых, Борис Павлович не подыскал ей еще подходящей работы — оставаться же Наталье Алексеевне в главке, это и он понял, только дразнить гусей. Во-вторых, Лене очень понравился санаторий и хорошо бы устроить его туда и на следующее лето. В-третьих, со Святославом Наталья Алексеевна твердо решила развестись, никого же больше у нее на примете нет, а мужика, как говорит Люба, иногда все-таки хочется.
Если же Борису Павловичу задать вопрос, как он относится к Наталье Алексеевне, то он, пожалуй, без колебаний ответит, что любит ее. Наверное потому, что искренне убежден: это его последняя любовь, а последней любви человек верен до конца. Тем не менее, своего предложения Наталье Алексеевне он не возобновляет, хотя жене, кажется, помогли чудо-таблетки, и она перестала заводить заупокойные разговоры, но спят по-прежнему они в разных комнатах.
Борис Павлович снова деловит, педантичен и официален, снова застегнут на все пуговицы. Он чуть постарел, но сослуживцы никак не вменяют это в вину Наталье Алексеевне, а объясняют исключительно постоянными корректировками планов, которые хоть у кого не один год жизни отнимут.
Пересуды в коллективе постепенно прекратились, потому как исчезли и поводы для них. Тамарочка-то знает, что пусть не такой, как прежде, но роман у ее начальника продолжается, однако сдерживает себя и, несмотря на титанические усилия Людмилы Михайловны разговорить ее, помалкивает. Командировку в молодую африканскую республику из-за происшедшей там переориентации руководства Тамарочкиному мужу отменили, и чемоданы пришлось распаковать.
1979 г.
Дежурная медсестра Валентина Власова, в который уже раз перелистав журнал назначений, куда врачи их второго терапевтического отделения записывают, кому, какие и когда давать лекарства, отложила его в сторону и посмотрела на часы. Всего половина первого. Значит, ей торчать здесь еще целых восемь часов. Конечно, можно пойти в процедурную, где есть кушетка, и вздремнуть немного — все время быстрее бы пролетело. Но, во-первых, знает, не дадут заснуть мысли о дочке — когда уходила, температура у нее поднялась до тридцати семи и пяти, как-то она там, крохотулечка, следит ли за ней Зинаида? А, во-вторых, дежурным врачом сегодня Руфина Сергеевна, прозванная девчонками Стервозой за пакостное обыкновение уличать сестер и санитарок в нерадивости и «капать» на них главврачу. Когда Валентина начинала здесь работать, Руфина Сергеевна куда помягче была, а как пятьдесят пять в прошлом году стукнуло, прямо с цепи сорвалась, дня не может прожить, чтоб не донести на кого. Знать, боится, что на пенсию спровадят, вот и укрепляет авторитет у начальства. Если Стервоза «на вахте», то обязательно жди: раза три-четыре среди ночи заявится.
«А какой смысл торчать, как попка, всю ночь в коридоре? — думает Валентина. — Да еще сидишь спиной к палатам, дверь кто откроет, и то не увидишь, разве только окликнут. В нормальных больницах у каждой кровати кнопка вызова дежурной сестры, понадобилось что больному, нажал на кнопку, а в дежурке тут же звоночек звенит, и красная лампочка загорается под номером палаты, откуда сигнал поступил. Вот бы и у нас так сделать».
Только больница-то у них не обычная. Для медперсонала, действительно, порядки и правила здесь больничные, а для самих больных — санаторные. Сюда направляют тех, кто по сути уже вылечился, вроде как для закрепления результатов. Если же у кого случись вдруг обострение прежней болезни или какая новая серьезная хворь обнаружится, его тут же обратно в город отвозят. Говорят, что строили их больницу как санаторий (поэтому-то и сигнализацию в палаты не провели), и название уже ему дали — «Старый бор», только в последний момент, как это часто бывает, передумали. Так вот и появился «Загородный реабилитационный центр». Правда, официальное это название не прижилось. Хотя уже восемь лет действует центр, а больные да и медперсонал все промеж себя называют его «Старым бором».
