— Но я же не собираюсь потчевать тебя потом снотворными. Так что давай выпьем по чуть-чуть коньяка. Говорят, что он сосуды в голове расширяет. Может, я хоть тогда соображать начну.
Так, болтая ни о чем, они перешли в небольшую, но уютную гостиную, обставленную в соответствии со вкусом Кристины, принимавшей активное участие в благоустройстве холостяцкой «берлоги», и кредитоспособностью Алана.
Войдя в комнату, молодая женщина привычным взглядом окинула четыре стенных шкафа, набитые книгами, и уютную «тройку» — мягкий диван с двумя креслами напротив, между которыми пристроился журнальный столик. Кроме обилия книг, эту гостиную отличало наличие огромной плазменной панели и камина, на полке которого стояли фотографии в рамочках, большой коралл и на специальной подставочке — самая настоящая «трубка мира», оставшаяся Алану на память о его индейских предках.
Гостеприимный хозяин широким жестом указал нежданной гостье на диван, но Кристина привычно забралась с ногами в кресло, стоявшее рядом с огромной кадкой, в которой радовался жизни почти двухметровый бамбук.
Пока она устраивалась поудобнее, Алан быстро натянул брошенную на спинку стула футболку и, не слушая возражений Кристины, все-таки достал бутылку французского коньяка «Bisquit» и два фужера, в которые плеснул немного влаги цвета темного янтаря.
Протянув один из них девушке, он взял свой в ладони, согревая благородный напиток, и только после этого подчеркнуто спокойно поинтересовался:
— Ну и что все-таки произошло?
— Не знаю, — пожала она плечами, автоматически глотая обжигающий рот напиток, который терпеть не могла. — Просто я после твоего ухода поняла, что начинаю сходить с ума от всяких нехороших мыслей и одиночества. Ты был прав! Мне нужен хоть кто-нибудь, с кем можно поговорить. Я сейчас рада любому собеседнику, будь он хоть Ли Харви Освальд, хоть Дракула.
— Ну спасибо! — усмехнулся Алан, несколько шокированный ее словами. — И на кого из них я похож?
— Извини, — смутилась она. — Я глупость сказала. Совсем плоха… Мне уже начинает мерещиться всякая мистика. Сегодня ночью, лежа в кровати, я посмотрела на окно, и мне показалось, что кто-то стоит за занавеской. Я так заорала, что чуть челюсть не вывихнула.
— Ничего себе, мистика! Интересно, а почему я не слышал никаких криков?
— Так у меня с перепугу голос пропал, понимаешь? Я молча орала на весь город… Я останусь у тебя сегодня, ладно? А в свою спальню еще неделю не войду, хоть режь!
— Да я тебя никуда и не гоню. Я так понимаю, что мы помирились? Ты на меня больше не сердишься?
— Нет, конечно! Разве я могу на тебя злиться? Но ты не ответил на мою просьбу.
— Разве? А мне кажется, что я давным-давно на нее ответил, выдав тебе и Майклу ключи от моего дома. Ты можешь здесь оставаться, сколько пожелаешь. Мой дом — это твой дом. Зачем какие-то разрешения?
Кристина только виновато пожала плечами, словно говоря «Извини, не хотела тебя обидеть». Она бы еще долго сидела вот так, свернувшись в просторном кресле, если бы Алан, пробормотав «Утро вечера мудренее», не полез в шкаф за комплектом белья.
— Я постелю тебе в спальне, а сам переночую здесь, на диване, — смущенно пробормотал он.
— Ни за что! — возмутились незваная гостья, которую и так мучила совесть за беспардонное ночное вторжение. — Я лягу здесь на диване — и точка! А ты иди досматривать свои сны в спальню. Мне здесь будет очень комфортно.
Алан хотел было возразить, что сильно сомневается в том, что на узком диване ей будет лучше, чем на двуспальной постели, но потом решил не начинать очередное препирательство, подумав, что, скорее всего, подруга таким образом хочет обезопасить себя от его возможных домогательств. Что ж, она имеет право этого опасаться, хотя, с другой стороны, он никогда не давал никаких поводов усомниться в своей порядочности.
Пожав плечами, он начал застилать ей диван, и это почему-то произвело на них обоих странное действие, заставив закипеть кровь. В том, что мужчина стелил для нее постель, было столько скрытого эротизма, ощущения предчувствия близости, что сердце Кристины невольно забилось быстрее, и она поспешила опустить глаза, чтобы ее верный рыцарь не заметил в них призывного блеска. Это было какое-то удивительное, забытое ощущение, которое одновременно возбуждало и пугало.
Похоже, что примерно те же чувства обуревали Алана, который и так делал героические усилия, чтобы не смотреть на выглядывающий из-под халата край кружевной ночной рубашки и стройные ножки с узкими щиколотками. Во всяком случае, аккуратно постелив ей на диване, он опустил свои густые длинные ресницы и, пробормотав «Спокойной ночи!», быстро ретировался в направлении спальни.
Кристина дождалась, пока за ним закрылась дверь, и, соскользнув с кресла, забралась в постель, предварительно погасив в комнате свет.
Удивительно, но, чуть не задремав в присутствии Алана, она совершенно проснулась, как только ее голова коснулась подушки. Сначала девушка просто лежала, лениво разглядывая все, что находилось в зоне ее видимости, потом начала считать кроликов и, наконец, стала сама себе мурлыкать колыбельную песню.
Так прошло почти два часа. Все трещины на потолке, изгибы люстры и противоположная стена, вдоль которой выстроились шкафы с книгами, были внимательнейшим образом изучены, пересчитана целая кролиководческая ферма и трижды спета единственная известная Кристине колыбельная «Спи, моя радость, усни!», причем последний раз она попыталась ее переложить на мотив модной в 60-е годы песни «Когда святые маршируют».
Спать не хотелось категорически, особенно после безуспешной борьбы с Моцартом.
Наконец, устав от дуэли с бессонницей, Кристина уселась на импровизированной постели, подперла рукой голову и затосковала. В доме царила гробовая тишина.
Ну вот, подзуживал ее гаденький внутренний голос, я тут мучаюсь бессонницей, а Алан за стеной дрыхнет как сурок. Неужели его совершенно не трогает, что в доме находится посторонний? Вернее, посторонняя? Вернее, старая приятельница, которая, кстати, очень в нем нуждается! Ну сурок да и только! Ну ничего, дорогой, на каждого сурка есть свой День сурка!
Вдохновившись таким образом на неправое дело, она спустила босые ноги на маленький коврик и, не надевая тапочек, зашлепала по паркету в направлении хозяйской спальни.
Ощупью пробираясь по чужому дому, Кристина достигла заветной двери и, взявшись за ручку, замешкалась.
Все в ней — и характер, и воспитание — истошно протестовало против этого поступка, и она стояла в нерешительности, не зная, что делать: плюнуть на миссис Картрайт и войти или не искушать судьбу и попробовать еще раз пересчитать кроликов?
