Мистер Барлоу наслаждался тем, что все идет хорошо, он вывел жену и дочь в свет, и отношения с потенциальным инвестором у него складываются превосходно, дружеские такие, теплые отношения, которые, возможно, перерастут когда-нибудь... в родственные. Разумеется, после того как его компания получит деньги Джеймса Сидни.
Миссис Барлоу наслаждалась собой: своим великолепным платьем от Валентино, сверканием своих драгоценностей, гармонией макияжа, прически, тонкого аромата духов.
Кэндис пыталась наслаждаться оперой, но у нее не получалось — она сидела рядом с Джеймсом, и его близость ей выносить было не легче, чем близость раскаленной доменной печи. Сидеть надо, а невмоготу.
Чем-то наслаждался и Джереми — правда, никто доподлинно не знал, чем и где. Он сказался очень занятым, потому что отец-де нагрузил его работой в компании, и в оперный театр не пошел, но с уверенностью утверждать, что Джереми сейчас трудится сверхурочно в офисе, не стал бы никто, включая самого мистера Барлоу. Это его в принципе не беспокоило. Сыном он был доволен, сын полностью оправдывал его ожидания как «деловая единица», а личные дела Джереми его не интересовали. Парню почти тридцать лет, разберется уж как-нибудь, с кем отдыхать. В пределах разумного, конечно. Впрочем, Джереми никогда не доставлял ему в этом плане никаких хлопот. Не то что Кэндис... Им всем пришлось изрядно поволноваться за нее в последнее время. Сначала она билась в истериках, потом ходила как сомнамбула, потом, видимо, решила сменить имидж, чуть-чуть ожила, но стала какой-то нервозной... И только сегодня мистер Барлоу впервые увидел в глазах дочери естественный, здоровый блеск, присущий молодости.
И хорошо. Он надеялся, что это как-то связано с присутствием Джеймса.
Джеймс прятал в складке рта легкую улыбку. Он обожал музыку, обожал оперу, обожал запах театра — запах пыльного бархата и духов — и, конечно, обожал общество прекрасных леди.
Кэндис была самой настоящей «прекрасной леди» — с нежным и умным лицом, точеной фигурой, утонченными манерами и хорошим вкусом. Молодая, красивая, разумная, из прекрасной семьи. И еще... не потасканная, что ли. Нет в ней той тени развращенности, которая отмечает многих молодых женщин из высшего общества. Нет — и хорошо. Джеймс уже вышел из того возраста, когда жаждешь экспериментов и необузданной страсти, когда в женщине ценишь сговорчивость и изобретательность. Теперь ему нужно было другое. Он хотел не просто красивую куклу, которую приятно иметь рядом, в путешествии ли, на банкете по тому или иному случаю или в постели. Он искал себе жену — молодую, достойную особу, которая подарила бы ему наследников и осталась бы с ним до конца его дней.
Кэндис вполне могла занять это место. Более того, она весьма подходила для него.
И это было только на руку всем: ему, Джеймсу, ее отцу и ей самой. Если все сложится удачно, то он получит себе славную жену — и большую прибыль в «Мейсон индастриз», Гордон Барлоу — опять-таки прибыль в «Мейсон индастриз» и богатого зятя, а Кэндис — состоятельного мужа. Она, как драгоценная антикварная ваза, перекочует из одних заботливых рук в другие. И все у них будет хорошо.
В антракте Джеймс пригласил всех в бар — выпить по бокалу вина. Это было не в привычках мистера и миссис Барлоу, но они согласились. Кэндис хотела отказаться, но мать так выразительно посмотрела на нее и так убедительно ущипнула за руку, что Кэндис перестала артачиться. В конце концов, ничего дурного с ней не произойдет, если она прогуляется до бара вместе со всеми и выпьет глоток-другой вина.
Ее отец галантно предложил руку матери, она изящным, отточенным, до зеркального блеска отполированным жестом положила ладонь на сгиб его локтя. Кэндис залюбовалась — ну какая же все-таки красивая пара! Тридцать лет вместе — и так любят друг друга. Как-то по-особенному, спокойно, без фанатизма, без пафоса, без карамельной приторности. Просто любят и все. Кэндис уверена была, что ее родители через всю жизнь пронесли верность друг другу, а это многое значит. Интересно, если бы... ну ладно, так и быть, она додумает эту мысль до конца: вот если бы они с Брэндоном тридцать лет прожили под одной крышей в законном браке, во что превратились бы их отношения?
Наверняка в нечто фантастическое. Потому что как иначе назвать любовь двух призраков?
Брэндон не пережил бы и свадьбы: отец Кэндис наверняка собственными руками придушил бы его, как только узнал о его существовании.
А она, Кэндис, тихо зачахла бы с горя за год-другой после этого. А в конце концов — Кэндис знала, что с горя чахнут, но не представляла, как от этого можно умереть, — она бы красиво перерезала себе вены в горячей ванне. При свечах. И воссоединилась бы наконец с душой любимого.
Любимого?!
Кэндис споткнулась.
— Мисс Барлоу? С вами все в порядке? — Джеймс смотрел на нее с отеческой улыбкой на устах.
— Да-да.
— Окажите честь... — Джеймс предложил ей руку, не так уверенно и ловко, как отец маме, но все же с неоспоримым обаянием.
Кэндис положила ладонь на сгиб его локтя — конечно, не так изысканно и легко, как мама, но с природной фацией.
У входа в бар родители встретили кого-то из знакомых — супружескую пару из тех, кто крайне редко появляется в твоем доме и еще реже звонит, но почему-то знает все о подробностях твоей жизни. Мужчина невысок и полноват, женщина высокая и угловатая. Куропатка и аист...
Кэндис достался быстрый взгляд — в меру сочувственный, в меру любопытный. Ясно. Все уже в курсе. Ну конечно.
Ее позор и боль стали достоянием общественности. А ее радость и наслаждение — с Брэндоном, разумеется, — навсегда останутся тайной. Справедливо ли? А, какая разница!
— Что ж, позволим вашим родителям побеседовать со знакомыми? — Джеймс улыбнулся. — И сами не будем скучать. Бар к нашим услугам...
— Да, — рассеянно ответила Кэндис и вежливо улыбнулась в ответ.
Ей было неуютно с Джеймсом, особенно вот так, когда мама и папа остались где-то за чужими спинами, декольте и бриллиантами в оправе из человеческой плоти — родной островок в человеческом море. Вообще-то ей сейчас больше всего хотелось оказаться в своей комнате, за запертой дверью — слушать классику на компакт-дисках и перебирать, как драгоценности в шкатулке, воспоминания о вчерашнем дне. Столько волшебства сразу...
Нет, если совсем уж честно, больше всего на свете она хотела оказаться рядом с Брэндоном. Все равно где, хотя, конечно, лучше бы в тихом местечке вдали от посторонних глаз.
Но она была там, где была, а именно — в баре оперного театра, и не Брэндон, а Джеймс улыбался ей и расспрашивал ее о предпочтениях в алкогольных напитках.
Брэндон бы не расспрашивал. Брэндон бы сразу угадал. А если бы и не угадал, она навсегда влюбилась бы в тот напиток, который он выбрал для нее. И он стал бы ее любимым...
