знали.
— Ошибаюсь? — эхом отозвался он, мягкий тон был привычным, но угрожающим. — Уверена?
Он раскинулся в кресле напротив, с расстегнутыми пуговицами на рубашке и закатанными рукавами, расслабленный и такой невероятно привлекательный, что ей было трудно дышать.
— Конечно, ошибаешься. — Ей пришлось сказать это снова потому, что хотелось увидеть, как вспыхивает серебро в его глазах, и потому, что ей нравилось это говорить. Нравилось дразнить тигра, сидящего напротив. — Деньги не всегда все решают.
— Говорит женщина, которая ни дня не голодала. — Он наклонил голову.
Лия покраснела: потому что это, конечно, была правда.
— Я не говорю, что деньги бесполезны и что на них нельзя купить счастье. Но такое счастье недолговечно.
— Но разве оно не зависит от того, сколько у тебя денег?
— Ладно. — Лия смотрела в завораживающие глаза напротив, чувствуя, как сердце начинает колотиться сильнее. — Тогда возьмем то, сколько у тебя денег, разве ты счастлив, ваше высочество?
— Конечно, счастлив, — таким же тоном ответил он.
Если бы она так пристально не смотрела на него, то не заметила бы блеск в глазах, но ей все же удалось.
— Правда? — Она не двигалась. — Тогда что делает тебя счастливым?
— Этот разговор неуместен.
— Нет, уместен. Пока ты не скажешь мне правду.
Он отвернулся, затушив сигару в пепельнице и сделав глоток виски.
— Лучше начни говорить о чем-то интересном, а то у меня есть другие дела.
— Ты несчастен. И ты не хочешь об этом говорить.
— Думаю, для одной ночи достаточно. — Он отодвинул кресло и встал.
Лия не двигалась.
— Чего ты боишься, Рафаэль?
Он уже повернулся к двери, готовый уйти, но собственное имя заставило его остановиться. На секунду Лия подумала, что он молча уйдет.
Но он остался.
Рафаэль повернулся к ней, она едва успела вздохнуть, как он оказался перед ней, оперся руками о стол в нескольких сантиметрах от нее, серебристо-серые глаза были так близко, что она могла разглядеть в них угольные полоски.
— Нет, princesa, — сказал он скорее грубым, чем непринужденным голосом. — Такие темы под запретом, понимаешь?
Ее сердце билось так громко, что его слова она слышала с трудом. Он был так близко. Все, что нужно было сделать, — немного наклониться вперед, и ее губы накроют его.
— Какие темы? — хрипло спросила Лия.
— Все, что связано с нашей личной жизнью.
— Но что, если я хочу? Что, если я?…
— Тогда я больше не приду.
Он говорил ровно и спокойно, в его голосе слышались стальные нотки.
— Ты не против, если я буду… спорить с тобой? Или не соглашаться?
Снова этот блеск во взгляде, и на этот раз его жесткие губы расслабились.
— Не возражаю. На самом деле… — Рафаэль замолчал, и на секунду весь мир погас, просто перестал существовать. Не существовало ничего, кроме жгучего блеска его глаз. Расплавленного, горячего серебра. — Мне нравится спорить.
Секундой позже он ушел, оставив ее сидеть одной в кабинете и смотреть на дверь.
Без него комната стала темной и холодной. Тусклой и тихой.
Но она была права, верно? В нем был огонь, который горел так ярко. И теперь она видела его, чувствовала, что должна заставить его пылать каждый раз…
И заставила. После той ночи он никогда не был сдержан или холоден с ней, а она все равно не могла позволить ему быть таким. Бросала вызов за вызовом, позволяя пылать.
Но он никогда не кричал, когда страстно спорил. Он совсем не был похож на Карлоса.
— Я знаю, что я — не отец. — Опять в этом опасно мягком тоне.
— Тогда зачем притворяешься, что тебя ничего не волнует?
— Думаешь, я притворяюсь?
— А ты думаешь — нет? — засмеялась она.
— Лия, я не вижу…
— Что случилось с твоей матерью, Рафаэль? — Лия перебила его, внезапно осознав, что если не расколет этот лед сейчас, то не сделает этого никогда. Рафаэль навсегда останется для нее закрытым, а она не сможет этого вынести. — И не лги мне о том, что это не важно. Если это на самом деле не важно, ты просто ответишь на вопрос.
На улице было темно, только в спальне горел тусклый свет. Но он видел лицо Лии и решимость, которая была написана на нем.
Она выглядела так всегда, когда хотела бросить вызов и подтолкнуть к каким-то действиям, и в большинстве случаев он позволял ей это. Кроме тех случаев, когда он не хотел с ней что-то обсуждать, например, это фото.
Эта фотография была одним из самых счастливых моментов в его жизни. Когда по какой-то причине Рафаэль не был уверен по какой, мама взяла его на игровую площадку. И будто на час или два он забыл, кем являлся, будто просто был ее любимым сыном, а не постоянным напоминанием о худшем моменте в ее жизни.
Он хранил фото, потому что только на нем она улыбалась, и для него было важно помнить эту улыбку, особенно когда он мог сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз она ему улыбалась.
Но он не хотел говорить об этом Лие.
Он вообще не хотел обсуждать с ней маму.
— Ладно, — непринужденно сказал он. — Ты права, это мы с мамой. Я храню фото, чтобы напоминать себе, что однажды она была счастлива.
Выражение лица Лии внезапно смягчилось, на прелестном лице отразилась нежность.
— Она выглядит очень счастливой. Должно быть, она очень тебя любила.
— Видимо, ты думаешь, что она испытывала ко мне материнские чувства. — Он усмехнулся. — Это не так.
— Что значит «это не так»?
— Я уже говорил. Она присматривала за мной, потому что должна была, но я был слишком похож на отца, поэтому она не могла заботиться обо мне.
— Она сама тебе об этом говорила? — Голубые глаза Лии округлились.
— И часто.
И поэтому он пытался доказать ей, что не похож на Карлоса. Бесконечно. Изо всех сил старался не терять самообладания, старался делать то, что ему говорили, прилежно учиться и относиться к матери нежно и ласково.
Потом мать умерла, и ему больше не нужно было этого делать, но к тому моменту он понял, что лучше вычеркнуть эти чувства из сердца.
— Ох, Рафаэль, — пробормотала Лия, сокращая расстояние между ними. — Это ужасно. — Она положила руки ему на грудь, ее ладони грели кожу через рубашку. — Почему она так сказала?
Он хотел разозлиться, удержать угрюмое жгучее пламя в сердце, но не смог. Казалось, что руки Лии забирают гнев, оставляя под ним сырую рану правды.
Правды, которую он не мог ей рассказать, потому что она принадлежала его матери, а ее больше нет.
— Потому
