обдумать и напрячь память не успела – они подошли к нужной двери.
– Как вы себя чувствуете? – спросил врач, когда девушка уселась напротив. Другой, не та темноволосая женщина, которая приходила на днях, – мужчина кавказской внешности, около пятидесяти, с сединой в угольно-черных волосах и теплом в голубых глазах.
– Хорошо.
– Не тошнит, голова не кружится, слабости нет?
– Нет, все прошло…
– У вас нормальные результаты анализов, я, в принципе, могу вас выписать. Но меня беспокоит ваше психическое состояние. Я не хочу класть вас в стационар, потому что не думаю, что в этом есть необходимость, но наблюдение у психиатра или хотя бы регулярное посещение психотерапевта я бы посоветовал. Кто вам выписал «феназепам»?
– Никто. Я купила его без рецепта, ну точнее, сама написала… – Вера смущенно усмехнулась.
– Зачем? Не могли спать?
– Хотела спать больше.
– А сейчас хотите?
– Нет. Я… столько нагляделась тут. Хочу жить.
– Хорошо звучит… – он глянул в ее медкарту, – хорошо звучит, Вера. Выписываю, если вы готовы. Обязательна терапия. А вот вещества, думаю, вам не нужны.
– Спасибо… – Вера потупила взгляд.
– Берегите себя, главное. Работаете, учитесь? Больничный нужен?
Интересный вопрос. Кажется, уже нигде не работает…
– Нет.
Доктор подписал пару бумаг, поставил несколько печатей и вручил ей выписной лист.
– Не болейте, Вера, – он долго посмотрел на нее и скупо, но очень искренне улыбнулся.
– Спасибо, буду стараться, – тоже с улыбкой ответила Вера.
Она вернулась в палату – Харли и «фея» тут же налетели с вопросами.
– Меня выписали… – Вере неловко было об этом им говорить, будто она сделала что-то плохое. Однако девушки не выказали и намека на зависть, злость или раздражение:
– Здорово, милая! Рада за тебя, – с улыбкой сказала Харли, а «фея» подбежала и обняла Веру, которая уже заканчивала собирать в желтый шопер свой немудреный скарб.
Девушки тепло попрощались, медсестра отперла клетку, выпустила Веру, снова щелкнула замком и ушла, предоставив ей самой искать выход из сей сомнительно гостеприимной обители. Харли, «фея» и пожилая дама стояли по ту сторону решетки и махали Вере на прощание. У нее сжалось сердце. Натянуто улыбнувшись соседкам, она отвернулась и быстро зашагала к лифту.
Нашла его по шумному и гулкому дребезгу – старый, дрожащий, неповоротливый, он, тем не менее, успешно доставил ее на первый этаж. Здесь располагался холл – было пусто и темно. Тусклый свет пробивался из матовых оконных вставок на входной двери. Неподалеку от нее что-то темнело – вернее, кто-то. Вера подошла ближе.
8
Он сидел в коляске, полудремал. Его сморщенные ладони с выпуклыми венами спокойно лежали на коленях. Большой палец одной мирно поглаживал подушечку указательного. Казалось, что он о чем-то размышляет. Вера неслышно подошла к нему, стараясь ничем не нарушить его покоя. Не вышло: он медленно повернул к ней голову и открыл глаза. Вера тихо ахнула. Эти глаза…
– Здравствуйте, – она присела на корточки у коляски. Он протянул ей дрожащую теплую руку.
– Здравствуйте… – старческим, но не дребезжащим, приятным и глубоким голосом проговорил он. – Я… я вас знаю?
Последнее предложение он произнес с нарочито двоякой интонацией – неясно было, вопрос это или утверждение. Его морщинистый лоб над пушистыми, выцветшими бровями чуть нахмурился, а губы еле заметно уперлись в щеки. Вокруг ясных зеленых глаз появилось еще больше морщин – они заискрились.
– Мне кажется, я вас тоже… – Вера не могла поверить. Еще не до конца осознавая, что с ней происходит она просто стояла и смотрела как завороженная в глаза древнего старика.
– Какой сегодня день? – он мягко, чуть хитро улыбнулся. Это как-то очаровало Веру. Она глянула на экран айфона и тоже улыбнулась.
– Первое марта!
– Ты – весна… – он смотрел на нее огромными от удивления глазами.
Складывалось ощущение, что он не контролировал то, что произносит его же рот. Вера мягко сжала его колено. Он тронул кончиками пальцев ее ладонь и, едва касаясь, провел по ней – от запястья к ногтю указательного.
– Я знаю тебя, – девушка смогла выдавить из себя лишь сиплый шепот. Жгучая волна подходила к горлу, и она опустила голову на его колени, уже без стеснения обхватив их руками. Он гладил ее волосы, перебирал их и старался дышать как можно спокойнее. По его впалой щеке, застревая то тут то там в глубоких морщинах, стекала слеза.
Так сидели они – поразительное зрелище: совсем юная девушка, бледная, исхудавшая, с копной несобранных русых волос, вымытых дешевым мылом, в светло-сером домашнем костюме, с пуховиком подмышкой, с родинками, усыпавшими левое предплечье, и он – древний старик, чье лицо испещрено было метками времени, с зеркально лысой и на удивление гладкой головой, с приглаженной бородой неясного цвета, одетый в черный вязаный бадлон и поношенные вельветовые брюки цвета горчицы. Они оба плакали. Она – неслышно, но сотрясаясь, с отчаянием, будто потеряла что-то и что-то нашла – так, как умеет лишь молодость. А он – скупо, мудро, смиренно и – непостижимо горько, как плачут те, кто знает о том, что все найденное и потерянное – суть едино.
– Иван Николаевич, за вами приехали, пойдемте, – молодой санитар подошел к ним и посмотрел на Веру. – Добрый день.
Вера шмыгнула носом, быстро отерла ладонями лицо и пробормотала:
– Здравствуйте. А… куда вы едете? – спросила обоих.
– Соцслужба забирает нашего Ивана в дом престарелых.
– А в какой? – Вера старалась не показывать волнения, но она точно не могла потерять его… снова.
– На Суворовском.
– Спасибо, – Вера кивнула и посмотрела на Ивана Николаевича. Он смотрел на нее и улыбался – в его глазах удивительно сходились легкая спокойная печаль и юношески задорный огонек.
– Дайте нам еще минутку, – он посмотрел на санитара. Тот скорчил нарочито недовольную мину:
– Бог с вами, ладно. Я пойду покурю. Скоро вернусь и надо будет ехать, – молодой человек достал пачку сигарет из глубокого кармана потускневших белых штанов, накинул капюшон куртки и вышел.
Иван Николаевич взглянул на Веру и медленно стал подниматься с коляски:
– Сиди, – кинулась к нему девушка.
– Не волнуйся, я в порядке, – он встал и протянул к ней чуть дрожащие руки. Она подошла к нему вплотную, и он обнял ее, неожиданно крепко прижав к груди. Даже чуть ссутуленный под бременем старости, он оставался довольно высоким. Вера снова беззвучно разрыдалась на его груди – это была та самая грудь, на которой она засыпала в своих снах. В ней тот же самый
