— Я давно понимаю это, — раздраженно ответил он. — А вот понимаешь ли ты?
— Что это значит?
— Ты хоронишь себя под горой бумаг, — он был очень серьезен, — потому что боишься выйти к людям и поговорить с ними лицом к лицу.
— Это смешно.
Она вскочила, подошла к мусорному баку и бросила туда тарелку.
Он пошел за ней на кухню. Все были на улице, и они остались вдвоем в маленькой уютной комнатке.
— Так смешно, что ты опять убегаешь вместо ответа?
Она повернулась к нему и ткнула его пальцем в грудь:
— Не смей говорить, что я не делаю свою работу!
— Администрирование — только полдела, самая легкая часть. Труднее всего найти добровольцев, убедить их тратить на нас свое время, а еще тяжелее протянуть людям, нуждающимся в помощи, руку и убедить их принять ее.
Его слова ранили, и она отвернулась и стала собирать грязную посуду.
— Ты думаешь, я не знаю, как это все тяжело? — Она поставила самую большую миску в раковину и включила воду. — Ты думаешь, я не знаю, как упрямы необразованные бедняки? Ошибаешься. Я выросла среди таких людей.
— И потому сегодня ты ни слова не сказала про фонд?
— Я… — Она задохнулась, пытаясь придумать подходящий ответ, и процедила сквозь зубы: — Ты прав. Я не рассказывала им про «Надежду Ханны». Но это моя семья, это тяжело…
— Поэтому ты не поговорила с Леной? Потому что это тяжело?
Ана бросила посуду в раковину:
— Это нечестно.
— А то, что ты игнорируешь ее нужду, потому что тебе тяжело, — честно?
Она не смотрела на него, но знала, как внимательно он смотрит на нее.
— Хотя, может быть, ты думаешь, она не подходит нам.
Он прислонился к разделочному столу. Ана ничего не сказала в защиту Лены.
— Наверное, ты думаешь, что она безвозвратно погубила свою жизнь. Разве справится она с дополнительной нагрузкой в виде учебы?
Ана швырнула в раковину последнюю тарелку, и гора посуды обрушилась, подняв фонтан мыльной воды с остатками еды.
— Не смей судить ее! Ты не представляешь, каково это — быть бедной латиноамериканкой в этой стране!
Уорд невесело рассмеялся:
— Мне кажется, ты тоже не представляешь.
Она покачнулась:
— Не могу поверить, что ты сказал такое.
Его лицо смягчилось.
— Ты ведь сама в это веришь: что ты другая, что их борьба — не твоя. — Некоторое время он смотрел на нее, словно запоминая ее лицо, потом покачал головой. — Я в это не верю, а вот ты — да. Иначе ты рассмеялась бы или врезала мне.
Ана сжала губы, смаргивая слезы:
— Это что, какая-то проверка?
— Нет. Это то, что я думаю.
— Зачем ты все это говоришь?..
Она замолчала. Она не станет плакать перед ним, не позволит ему понять, что он раздавил ее. Она меньше всего ожидала, что его нежность вернется, но он осторожно взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него.
— Я должен был сказать это. У тебя огромный потенциал, Ана, но ты должна побороть свой страх, что мир оттолкнет твою протянутую ему руку. Я не всегда смогу быть рядом, чтобы помочь тебе.
Если бы Ану ударили, она была бы поражена меньше. Он только что дал ей понять, что собирается уйти от нее. Прошлой ночью он получил желаемое, и она ему больше не нужна. Он был очень осторожен, но она все равно чуть не сошла с ума от боли. Ана знала, что их отношения когда-нибудь закончатся, но не ожидала, что разрыв так ранит ее.
— Что ж, — сказала она, глядя в стену над его плечом. — Хорошо, что ты совмещаешь обязанности члена правления и психолога.
— Я говорил не как член правления.
Она посмотрела на него, давая понять, что она и так все поняла. Он говорил не как член правления, а как ее парень, точнее, не как ее парень, а как парень, с которым она переспала. Хорошо, что она не строила никаких планов на их счет. Она просто не думала, что будет так больно.
По лицу Аны Уорд понял, что она не хочет, чтобы он трогал ее. Может быть, она никогда не захочет.
— Ладно, — резко сказала она. — Если уж мы заговорили честно, ты тоже не очень-то хорошо выполняешь свои обязанности.
Такого он не ожидал:
— Что?
— Как насчет Рейфа?
— А что насчет него?
— Ты его друг, повлияй на него.
— Влияние, которое я могу оказать на него, не распространяется на бизнес. Если он хочет закрыть фабрику, я ничего не могу сделать.
— Я не говорю про фабрику. — Она яростно завернула кран. — Я говорю про то, что он мог бы уделять больше времени фонду.
Он сделал шаг назад, стараясь держать себя в руках:
— Чего конкретно ты хочешь от меня?
Она ткнула в него ершиком:
— Для начала убеди его прийти на ярмарку в субботу. Сколько бы я ни звала его, он не обращает на меня внимания. Людям нужна уверенность, которую может дать им только он. Они должны знать, что, даже если он решить разобрать фабрику по кирпичику, он все равно будет поддерживать фонд.
— И ты думаешь, что все поймут, какой он хороший парень, если он появится на празднике?
— Я не предлагаю ему делать зверушек из шариков. Достаточно сказать несколько слов.
— О чем?
— Фонд учрежден в память о его матери, я уверена, он сможет что-нибудь сказать по этому поводу.
— Иными словами, он должен выставить свою скорбь напоказ.
— Совсем нет. — Она снова взмахнула ершиком. — Ты придираешься к словам!
— Извини, но я не думаю, что Рейф, говорящий о своей матери, сделает этот мир лучше.
— Как ты можешь быть таким бесчувственным? Этим людям нужен защитник, они беспомощны перед Рейфом! Если бы ты только мог понять, что это значит…
Он не стал дожидаться, пока она проткнет его ершиком, вырвал его из ее пальцев и бросил в раковину.
— Не думай, что я никогда ничего не боялся. Знаешь ли, страх потерять работу — ничто по сравнению со страхом потерять жену.
Ана смотрела на него так, словно вот-вот расплачется или извинится. Он боялся и того, и другого. Однако она обхватила себя руками и жестко сказала:
— Весь мир вертится вокруг нее.
— Не понимаю, о чем ты.
— Она всегда рядом с тобой, что бы ни происходило в твоей жизни. Ты не хочешь, чтобы Рейф публично выражал скорбь, потому что сам этого не делаешь. Ты прав, я не знаю, каково это — терять любимого человека, но я не могу встречаться с кем-то, кто живет прошлым.
— Это не так.
Ее глаза наполнились слезами.
— Тогда почему ты не продал дом, не избавился от ее очков и картин, не играешь на гитаре? Я так больше не могу. Думаю, тебе лучше уйти.
Он не мог просить ее передумать — она поступала правильно.
— Хорошо.
Он вылетел из дома, пока его гнев не вырвался наружу. Его не утешало то, что так будет лучше для нее, — слишком сильная боль была в ее глазах. Он оттолкнул ее, может быть, все это время он пытался сделать это. Но сейчас у него было ощущение, что он раздавил розу.
