Красота? Лайза сжала челюсти. Что означает «красота»?
– Это верно, насколько хватает глаз, – бормотал он. – Надеюсь, у этой машины хорошие тормоза.
Он пытался добиться от нее реакции. Ладно, она не собирается связывать себя обязательствами. Все же она не могла противостоять тому, чтобы не обернуться и не взглянуть на дорогу.
– О боже. – Она почувствовала, как кровь отлила от ее лица, и со страхом прижалась спиной к сиденью. – Это не десять тысяч футов, это десять миллионов.
– Это больше похоже на три тысячи, – согласился Фрэнк. – Во всяком случае, нам не потребуются кислородные маски.
Это была шутка, она это знала. Но, как все шутки, она содержала долю правды. Воздух все же казался здесь другим. Она глубоко вздохнула. Стал он более разреженным? Нет. Вовсе нет. Просто он был более чистым. Более острым. У него был резкий запах как… как у сосны.
Она подняла глаза на горы, возвышающиеся вокруг них. Деревья – большей частью сосны – были густо-зеленого цвета, цвета изумруда на ее пальце, и пронзали небо такой синевы, какой она никогда не видела раньше, разве только в детстве в коробке с красками.
Прекрасно, подумала она.
– Да, – сказал мягко Фрэнк. – Это так, верно?
– Я не говорила…
– Тебе не нужно было говорить. – Он быстро улыбнулся, затем оглянулся на дорогу. – Этот твой вздох все сказал.
– Какой вздох?
– Тот легкий звук, что ты издаешь, когда тебе что-нибудь нравится. В первый раз я заметил это в тот вечер, когда мы купили Брайена.
– Брайена? – сказала она, недоуменно посмотрев на него.
– Лев Брайен, помнишь? – Он ухмыльнулся.
– О, ну, это было…
– Ты так же издаешь звук, когда я тебя целую.
– Это смешно. – Краска залила ее щеки. – А ты теряешь время, если думаешь, что такого рода разговор приведет к…
– Единственная вещь, о которой я думаю, это то, что нам нужно дать себе шанс, Лайза. Вот почему я сделал эти распоряжения, так что ты и я…
– Не ты и я, – сказала она отрывисто. – Это только клочок бумаги, который ни один суд в мире не заставит меня соблюдать. И ты знаешь это.
Он долго молчал. Когда он заговорил, его голос был отрывистым:
– Ты все время забываешь про другой клочок бумаги, тот, в котором говорится, что мы муж и жена.
– Это тоже ничего не значит.
– Перестань изображать невинность.– Голос Фрэнка был твердым как железо, а тон обвиняющим.– Ты пошла на это с открытыми глазами, и если ты видела только то, что хотела видеть, то упрекать тебе нужно только себя.
Она ничего не ответила. Что она могла сказать? Это неприятно сознавать, но он прав.
Как могла она подумать, что Фрэнк согласится с ней иметь холостяцкие отношения? Он зрелый человек, в расцвете сил. Не требовалось большого воображения, чтобы понять, на что был бы похож брак, если бы он пошел так, как она предполагала. Фрэнк жил бы своей совершенно отдельной жизнью, имел бы дела, приходил бы домой с запахом другой женщины…
Комок тупой боли сдавил ей грудь. Она повернула голову, чтобы посмотреть на него из-под полуопущенных ресниц, ее взгляд пробежал по прямому носу, упрямому рту и подбородку. Она вспомнила ласку его рук, когда он обнимал ее, упругость и силу его гибкого тела, нежность губ и вдруг ясно представила себе тот ужас, который бы она почувствовала, слыша, как он возвращается поздно ночью домой после объятий с другой женщиной…
Машина подъехала к стоянке сбоку от дороги.
– Посмотри. Вот он.
Она посмотрела на него, слишком ошеломленная этим видением.
– Дом,– сказал он, и она услышала возбуждение в его голосе.– Вот он, Лайза. Прямо впереди.
Дом стоял в уединении на отвесной скале над ними, с густой зеленью горы позади, и смотрел вниз на долину, расположенную в тысяче футов под ним. Дом был отделан белой штукатуркой, с крышей из красной черепицы и красными жалюзи, и Лайза признала, что она никогда не видела более красивого места.
– Лайза… – Фрэнк откашлялся, – будь честной. Как он выглядит?
Она перевела взгляд с дома на него. Как мечта, подумала она, как совершенное место для того, чтобы быть с мужчиной, которого обожаешь.
– Скажи мне, что ты думаешь? – Он протянул руку и убрал прядь темных волос с ее щеки. – Тебе нравится?
Она ничего не ответила. Месяц, подумала она, четыре долгие недели в этом прекрасном месте с Фрэнком.
– Я хочу, чтобы тебе здесь понравилось, – прошептал он. – Лайза?
Ледяная рука страха охватила ее грудь, страха не от человека рядом с ней, но от неизвестности, которая была впереди. Она отпрянула резко назад, прочь от убаюкивающего тепла его руки.
– Пожалуйста. – Она перевела дрожащее дыхание. – Давай уедем назад…
– Лайза, послушай…
– Не заставляй меня оставаться с тобой. Фрэнк. Отпусти меня. Дай мне уйти от этого… этого кошмара.
Их глаза встретились, ее – наполненные мольбой, его – серые и ничего не выражающие. Затем медленно холодная улыбка появилась на его лице.
– Ты разбиваешь мне сердце, – сказал он саркастически, и автомобиль двинулся вперед.
Домоправительница и повар представились, а затем удалились, оставив Фрэнка и Лайзу самостоятельно обследовать дом. Яркая мексиканская плитка покрывала полы: ручной работы одеяла висели на выбеленных стенах, комнаты были просторные и прохладные благодаря жалюзи, опущенным для защиты от полуденного солнца. Все комнаты выходили в заполненный цветами и зеленью общий зал, где миниатюрный водопад брызгал на покрытые мхом камни в бассейне, устроенном словно в скалистой местности среди холмов.
В доме были четыре спальни, каждая с отдельной собственной ванной.
– Какую ты предпочитаешь? – спросил Фрэнк.
Более чем когда-либо казалось необходимым выбрать самую дальнюю, чтобы быть подальше от него.
– Я… я думаю, мне нравится эта, – сказала она, выбирая ту, в которой они находились.
– Чудесно. Я внесу вещи. Повар уже приготовил ланч.
Она вышла в зал и сделала вид, что смотрит на цветы. Что-то случилось в те последние мгновения в машине, но что?
– Сеньора?
Лайза очнулась. В дверях стояла, вежливо улыбаясь, домоправительница.
– Я распаковала ваши вещи, сеньора. Надеюсь, я уложила их по вашему вкусу.
– Спасибо. Уверена, что все прекрасно.
– Сеньор просил меня сказать вам, что присоединится к вам для ланча через несколько минут.
– Я… я не очень голодна. Тепло… долгая поездка… – Ее голос поник. – Не будете ли так добры сказать сеньору, что я пошла вздремнуть?
В своей комнате она легла на кровать и уставилась в потолок. Гнев, обуревавший ее последние несколько часов, вдруг пропал, оставив внутри пустоту. Она чувствовала себя уязвимой, даже напуганной, как если бы ее мир собирались перевернуть вверх ногами.
