Или отдать сей тряпочный ансамбль как экспонат в музей современного ирландского костюма? Мол, когда-то облегал и украшал атлетическое тело известного национального героя, спасшего в нем от затопления и пожара важный хозяйственно-жилой объект на западе страны. Жертвуя собой и личным носимым имуществом, он спас реноме и блестящую управленческую карьеру прекрасной дамы его сердца, пожелавшей сохранить инкогнито.
Да и его лоснящиеся в недалеком прошлом ботинки тоже можно было бы теперь сдать в музей или в утиль. Или передать в фонд Армии спасения. Кто-нибудь потом будет их донашивать, из тех, кому не очень посчастливилось в этой суровой и неприветливой жизни. Может быть, в Африке или в Антарктиде. Когда мистер герой кинулся вниз, в подвал, спасать положение, прямо в бьющую током воду, то он не думал ни о костюме, ни об обуви. Только о прекрасной даме и о своем долге перед ней.
Пиджак ей все же удалось спасти. Благодаря ее фантастической хозяйственности и чисто женской предусмотрительности. Успела сорвать с его плеч, задержав всего на пару секунд, буквально чуть ли не силой. А вот темно-синий шелковый галстук, голубую шелковую рубашку, брюки из тонкой шерсти и ботинки из натуральной, отлично выделанной кожи, к сожалению, не сумела уберечь. Не хватило сообразительности остановить самоотверженный мужской порыв и раздеть героя предварительно хотя бы до трусов, перед его решительным броском в неизведанное.
Естественно, что после многочасового общения с грязными водными хлябями, в смеси с какими-то помоями и химикатами, по колено в воде, ткани и кожа раскисли и пропитались отходами жизнедеятельности человека и техники настолько, что их будущее выглядит печально. Полная утрата функциональности.
Теперь ее спаситель сидел в обычных потертых джинсах и помятой джинсовой рубашке, с закатанными рукавами и расстегнутым воротом. Причем, явно не своих. Тесноваты и маловаты. Где-то разжился по случаю. Или добрые местные самаритяне подарили. Из числа постояльцев. На ногах обычные, прозаичные кроссовки.
Бело-голубые, с белыми, небрежно завязанными шнурками. Тесные или впору, трудно сказать. Может быть, пришлось пальцы поджимать, чтобы ступни влезли. Потому и сидит, а не бегает. Тихо и расслабленно сидит на стуле, спокойно и молча смотрит на нее.
При этом откровенно наслаждается зрелищем юной девы, возлежащей, ничего не подозревая, перед его жадными очами. Что, вообще-то, неприлично с его стороны. По счастью, девы, все же прикрытой одеялом, под которым покоится ее усталое и сонное тело. Но по-прежнему привлекательное и чарующее для мужского взгляда. Это даже без пояснений понятно. Заметно по его мерцающему, вожделеющему взгляду. Смотрит как волк на ягненка, прежде чем его скушать. Слюни пускает.
Что несколько удивляет, если вспомнить произошедшие бурные события, закончившиеся только на рассвете. Временно, конечно, ибо последствия еще предстоит устранять. Никак не могла вспомнить, в каком же виде она отправилась спать. Да, конечно. Они вернулись в ее комнату. Он, мокрый с головы до пят, измученный и заляпанный грязью. Она, естественно, в более приличном виде. Не женское это дело по наэлектризованной и вонючей грязи ползать. Но тоже усталая. В основном, от психологического напряжения.
Но в ванную комнату она отправилась, безусловно, первая, как положено. Привилегия родиться леди. Интересно, все же, это он ее раздевал или она сама машинально разделась, прежде чем отключиться после ванны, так и не дождавшись его выхода?
А чем это, интересно, занимался джентльмен после того, как вернулся из ванной и увидел, что милая уже спит? Можно представить себе эту чарующую сцену. Ирландский Геракл, обернутый ниже пояса в ее большое белое банное полотенце, подчеркивающее его мускулистый треугольный торс, с узкой талией и мощными плечами, с поросшей шерстью выпуклой грудью, вырастает на пороге комнаты. И что он видит? Спящую принцессу, не дождавшуюся его торжественного выхода. Не увенчавшую его голову победителя лавровым венком.
И тут он вспоминает известный сказочный рецепт пробуждения спящих принцесс. Он склоняется над ней, чтобы одарить ее своим волшебным поцелуем. Видит ее пушистые ресницы, чуть подрагивающие во сне, ее влажные, припухшие губы, ее аккуратный носик, из которого струится теплое, ароматное дыхание. Не выдержав искушения, он медленно отодвигает краешек одеяла, обнажая нежную, бархатистую кожу на груди. И сами груди, тугие, сочные, влекущие, просто просящиеся в его ладони. И розовые бутончики сосков в чуть более темном обрамлении, еще мягкие, небольшие и аккуратные, ждущие прикосновения его губ, чтобы проснуться вместе со своей хозяйкой.
Но он не останавливается на этом и продолжает опускать одеяло все ниже и ниже, осторожно, почти неощутимо скользя своей сильной ладонью по ее животу, туда, где в пушистом обрамлении притаилось ее главное сокровище. Его желанная и заслуженная награда. По крайней мере, это он так думает. И ждет этой награды.
И не только ждет, но и действует, чтобы получить ее. Или самому взять то, что ему причитается. С его точки зрения. С точки зрения победителя, которому все дозволено. По праву сильного. Как после успешного штурма города, когда полководец отдает своему войску на три дня весь город, всех его жителей и все их имущество. На волю бойцов, опьяненных кровью и похотью. А главное – дарует им женщин. Их тела и их жизнь. То, чего всегда не хватает мужчине.
Или большое банное полотенце было на ней самой? А он вышел в одной символической набедренной повязке из маленького полотенца для рук и лица. А потом сбросил его на пол при виде ее обнаженного тела, открывая в ответ свое уже напружинившееся естество, жаждущее добычи и новой победы и подвигов. Любовных…
Вот он окончательно стащил с нее одеяло и сбросил его на пол. Затем уверенно, по-хозяйски, положил руку на ее лоно, и провел пальцем по перламутровой щели, разделяя нежные створки раковины и обнажая влажную розовость внутренней плоти. Затем возлег на нее сверху, придавив всей своей тяжестью, одновременно раздвигая коленями ее ноги, и…
Она подозрительно посмотрела на непроницаемое мужское лицо напротив, машинально потрогала под одеялом свой живот… Трусики на месте. Следов покушений на самое сокровенное тоже, вроде бы, не наличествует. И вздохнула слегка, почему-то даже слегка разочарованно. Рыцарь не воспользовался представившейся ему возможностью. Ее состоянием анабиоза. Устоял. Не стал отпирать ее пояс целомудрия с помощью поцелуев и заклинаний. Не вонзил свой биологический меч в ее сочные недра. Почему?
И тут совершенно другая мысль вдруг обожгла ее сознание. Уже не личного, а общественного характера. Сколько же она проспала? Боже, а как же ее постояльцы? Почему до сих пор не ломятся в дверь со своими, на этот раз вполне законными, требованиями и претензиями? Ведь солнце почти в зените, и без часов понятно, что уже близко к полудню.
