А дело было вот в чем. В тот самый вечер, о котором я уже рассказывал, — в вечер моей защиты, — произошел один любопытный эпизод. Это было, когда мы с Леной приехали ко мне домой и началась долгая и мучительная игра — то поцелуи, то «подожди». В один из таких моментов она вдруг заявила, что хочет меня нарисовать и для этого ей нужны карандаш и бумага. Я пожал плечами, но безропотно подчинился. Помню еще, что она села напротив меня на стул, закинула ногу на ногу и потребовала, чтобы я не двигался. Это требование показалось мне чрезмерным, и я все порывался протянуть руку и погладить ее по колену. Но в итоге портрет получился настолько любопытным, что я сохранил его на память и впоследствии не раз демонстрировал друзьям. У Лены оказался талант, и она изобразила меня очень похоже… до пояса. А вот дальше ей пришлось пустить в ход творческое воображение, поскольку то, что было изображено ниже, она воочию увидела только здесь, в Италии, когда мы готовились к совместному омовению. То есть вы уже поняли, что я был изображен в полный рост с мужским достоинством самых выдающихся размеров, да еще в рабочем состоянии. Это было настолько неожиданно, что я немедленно попытался указать ей на некоторое художественное преувеличение, но она, в очередной раз уклонившись от моих объятий, заявила, что ей надо позвонить домой. Что было дальше, вы помните, а если не помните, перечитайте десятую главу.
Так вот, интересно, не поможет ли сей портрет синьору Мелания в его бракоразводном процессе, тем более, что Лена собственноручно сделала к нему кокетливо-лживую подпись: «рисовано с натуры»?
— Когда-то я знал жену синьора Мелания, — задумчиво заявил я, размышляя о том, как выслать ему свой рисунок, чтобы об этом не узнала Джулия.
— Она была твоей любовницей? — немедленно всполошилась моя плутовка.
— Нет, женой моего друга. Клянусь, что говорю правду! — поторопился добавить я, заметив ее недоверчивый взгляд. — Давай еще выпьем и подумаем, что делать дальше…
Мы чокнулись, выпили, а затем Джулия поставила свой бокал на стол и спросила:
— Ну что, ты еще хочешь побывать в Ватикане? Я сделал долгую паузу, после чего отрицательно покачал головой и сказал, что я там уже был. Возникло легкое, волнующее напряжение, которое в любой момент могло разразиться унылым дождем разочарований или сверкающим солнцем надежды.
— А куда мы пойдем?
Я вздохнул и трепетно выдохнул:
— К тебе домой…
Джулия отвела глаза и вновь повисла пауза. Ой, как же я боялся классического женского вопроса: «Зачем?», — и как же обрадовался тому, что так его и не услышал.
— Хорошо, — тихо кивнула она и, мгновенно обрадовавшись, я тут же подозвал официанта. Расплатившись и оставив щедрые чаевые, я потребовал еще бутылку шампанского и заказал такси. Вот теперь предстояло самое интересное. Морская кухня явно начинала действовать…
Любовные коллизии не устаревают, они всегда интересны, а смутные времена придают им особую, утонченную пикантность и невероятную остроту переживаний.
В данный момент я ощущал эту остроту всеми своими нервами. Завтра, уже завтра я возвращаюсь в свою непредсказуемую страну, которую ждет еще черт знает сколько потрясений, а Джулия остается в Италии и свидимся ли еще — Бог знает…
Первое раздевание и первые объятия — это всегда самое трепетное и целомудренное занятие. Я убеждался в этом неоднократно и видел, что даже шлюхи принимают смущенный вид и на какое-то время могут утратить свою циничность. Впрочем, что же тут удивительного — всегда и всюду больше всего волнует именно начало…
А для начала мы с Джулией прошли в ванную — ибо жара становилась неимоверной — и вот здесь смущенно разделись. Я любовался ею, трепетал — и не знал как себя вести! Поэтому первые прикосновения оказались столь бережными, словно она была не девушка, а фарфоровая статуэтка. Но потом, уже стоя под струями прохладного душа, она сама стала прижиматься ко мне все плотнее и плотнее, так что я постепенно перестал сдерживаться и начал целовать ее крепче и обнимать сильнее.
И вскоре уже все поплыло перед глазами и наступила смутная, волшебная, обволакивающая, как упругий туман, тишина, сквозь которую даже уличное движение казалось всего лишь шумом дождя. И ничего уже не было в целом мире — ни дурацкой России, ни музейной Италии — только горячие руки и губы, и мягкая прохладная постель, и хрупкий островок прощальной нежности посреди удивительного мира желаний. О, этот напряженный трепет и вздохи, когда время концентрируется в одном судорожном, лихорадочном, невыносимом в своем блаженстве мгновении, которое нельзя остановить, но ради повторения которого не жаль всей оставшейся жизни. И изумительная упругость женской груди, казалось, переливается в мужские ладони, придавая невероятную жизненную силу, дающую возможность забыть о вечности или посмеяться над ней. И качается пол, и мягкий полумрак жалюзи кажется недолгим приютом двух смятенных душ. Стыдливо опущены глаза, мягко раздвинуты красивые колени — и начинается фантастическое путешествие по лабиринтам природных страстей и душевных нетерпений. Лишь накануне разлуки, накануне неизвестности могут быть так накалены нервы желаний — только накануне безнадежного «прощай» возможно это безумно-незабываемое «теперь», «сейчас», «немедленно»…
— Тебе понравилось? — нежно спросил я, целуя ее влажные от пота виски.
— Да, — радостно отозвалась она. — А тебе?
— Я люблю тебя! — Я был ужасно рад тому, что все прошло замечательно, поэтому продолжал ласкать и целовать Джулию, пока не устал. Мы как-то сразу почувствовали себя легко и свободно и уже нисколько не стеснялись ни собственной наготы, ни самых откровенных поцелуев.
Раскинувшись на широкой постели, мы пили шампанское, закусывали его персиками и весело посматривали друг на друга дразнящими взорами. Потом я спросил у нее разрешения и закурил, а она принесла мне мрачную старинную пепельницу, сделанную в форме черепа.
— Расскажи мне о своем будущем романе, — попросила Джулия, лежа на боку, подобно тициановской Данае.
— Но мне не хватит знаний итальянского языка.
— Ничего. Ты рассказывай, а я постараюсь понять.
— Хорошо, — согласился я и начал рассказывать, тщательно подбирая итальянские слова и заменяя их, в случае необходимости, английскими…
— Роман будет называться «Да здравствует разум!», — закончил я и придвинулся поближе к Джулии. Она уловила сладострастную дрожь моего голоса и тут же состроила невинные глазки. Стройная ножка шаловливо коснулась моего бедра, я наклонился вперед и…
