я решил использовать технику дыхания, о которой где-то когда-то прочитал. Вдох-задержать дыхание-выдох-задержать дыхание. И так до победного спокойствия. Кто бы мог подумать, но это тоже не сработало! Еще и успокоительное тут не выпьешь! Я начал ощущать, что вновь медленно погружаюсь в печаль. Благо, до конца я в это состояние окунуться не успел, так как подошел молодой человек лет двадцати шести на вид. Плотное телосложение, черные волосы с мокрой челкой и усы.
– О, ты, наверное, Думин? – протянул он мне руку.
– Да, это я, – пожал я ему в ответ.
Он развернулся и крикнул ведущему, что все писатели в сборе. Потом он отошел и завел оживленную беседу с каким-то человеком.
Только сейчас я узнал его, вспомнив фотографию на сайте, куда выкладывал свой рассказ. Это же Алексей Южный, главный графоман нашего города! Да, точно, я еще как-то сильно негодовал, когда его книгу напечатало издательство. Нет, я ни в коем случае не называю себя величайшим писателем и не считаю себя на голову выше него, но все-таки подавляющее большинство господ критиков на всех сайтах писали ему разгромные рецензии. Причем почти ко всем работам. Количество похвал можно было сосчитать по пальцам. Хвалили только, кажется, интригующие названия и некоторые отдельные цитаты. Да, точно, многие люди ставили эти самые цитаты в статус «VK». Цитаты из безумно разрекламированной книги, где на каждой странице умирает совершенно никому не нужный пустой герой, из-за смерти которого страдает такой же пустой протагонист. Я даже невольно улыбнулся, вспомнив фразу из одной рецензии на его последний роман: «Я бы очень хотел забыть эту «книгу», но боюсь кошмары о ней будут преследовать меня всю жизнь». Несмотря на это, Южный все еще продолжает что-то писать, считая себе достоянием нашей страны. Такому самомнению можно только позавидовать. Я бы после таких отзывов или оставил это дело навсегда, или повесился к чертовой матери.
Спустя пару минут меня ужасно фраппировали известием о том, я буду читать вторым. Сердце мое, кажется, совсем перестало биться. Я присел на стул перед сценой в ожидании. Вдох-задержка-выдох-задержка… Южный вышел на сцену, настроил микрофон под свой рост, достал телефон и начал искать свой текст.
«И чего я вообще сюда пришел, не лучше ли было посидеть дома?»
– Можно начать?
Люди, доселе разбившиеся на небольшие группы и о чем-то беседовавшие, поспешили занять свои места. Когда все уселись, автор прокашлялся и начал читать. Я ненароком вспомнил все то, за что его упрекали, и с ужасом осознал, что я не многим лучше. К тому же конструкции предложений он использует схожие и стиль повествования… Да, может быть я только начал, но разве можно это считать смягчающим фактором? Думаю, критики так не посчитают. Черт, да зачем я сюда пришел? Из меня писатель такой же, как из Шалопаева трезвенник. Все! Ладно, хватит себя накручивать, надо настроиться на лучшее. Правда я уже давным-давно разучился это делать.
Закончив читать, Южный жадно отпил воды, которая стояла на круглом столике рядом с микрофоном. Слушатели поднялись с мест молча, как будто раздумывая, что сказать о произведении, – и ничего толком не сказали; однако несколько человек все же высказали свое одобрение. Некоторые, судя по выражению их лица, испытали отвращение, как будто сходили на плохой фильм, еле досидев до окончания сеанса. Я испытывал смешанные чувства. В начале своего выступления он обещал, что книга разобьет мне сердце, но вместо этого она заставила меня страдать, жалея о потраченном времени. С одной стороны, моя голова была опущена, а лицо с трудом сдерживало смех. С другой же стороны, я был несколько огорчен реакцией людей, ведь среди них много кто посчитал этот напыщенный абсурд чем-то великолепным.
Современная литература по большей части устроена таким образом, что она уходит от литературы нормальной, классической, провозглашая ее скучной и посредственной, при этом делая себя модной и, что ужаснее всего, простой; пустышкой в некотором роде. Она больше не просвещает людей, не показывает их отношения, не заглядывает во внутренний мир человека, изучая его сущность и характер, не показывает людские пороки и слабости – теперь литература сделалась грубой, аморально-порочной; она описывает одни и те же калькированные друг с друга сюжеты с небольшой заменой имен и событий; она создается на примитивном уровне. Литература стала каким-то глупым развлечением. И хуже всего то, что это имеет много поклонников и как следствие большое количество проданных экземпляров. Кому сейчас нужны описания человеческих метаний и страданий на фоне поиска ответов на мучающие его вопросы, когда можно прочитать о том, как человек попал в тело кота или о том, как он попал в мир какой-то компьютерной игры? Меня радует хотя бы тот факт, что через несколько десятков лет все это канет в лету, в то время как литература настоящая, будь то Достоевский или Пушкин, останется навсегда. То, что производится сейчас, не останется в душах. Это всего лишь мода: сегодня она такая, а завтра уже другая.
После десятиминутного перерыва, за который люди успели поговорить и обсудить Южного, я поднялся со стула, чувствуя легкую дрожь по всему телу. Я побрел к микрофону, стараясь ни на кого не смотреть. Ну что они на меня смотрят, я что, такой страшный и больной? Наверняка. Я с трудом стоял у микрофона, дрожа ногами. Достал телефон, открыл текст. Выдохнул и начал читать.
––
Мы сидим впятером
И о жизни мечтаем.
Мы сидим впятером,
Кипятим воду к чаю.
Мы сидим впятером,
Мы одни во вселенной.
Мы сидим впятером.
Мы сидим. Я и стены.
I
В этой проклятой комнате я слышу всего лишь одно дыхание: мое собственное. Где-то за дверью стучат тяжелые шаги людей, но в мою комнату они заходят только тогда, когда им что-то нужно. Я даю им деньги и они, бросив сухое «спасибо», уходят. Нет, я бы даже сказал исчезают.
Мне осталось дописать всего лишь одно предложение, как вдруг в горле закололо, и я захлебнулся громким глухим кашлем, с силой закрывая рот руками. Увы, но это не помогло, капли крови все равно попали на бумагу. Придется переписывать этот лист. Я машинально перевел взгляд на дверь. Никто не пришел.
Ради чего я вообще живу? Мне давно пора умереть.
Я поднялся со своего деревянного кривого стула и встал около окна, окидывая взглядом убогое жилище, тускло освещенное ночником, свет которого то разом обливал всю комнату, то
