Бетти Бити - Призрак мисс Миранды

Вот все и кончилось. Сцена была зафиксирована на пленке. Я ослабила натяжение поводьев, готовая сбросить скорость, и, освободив одну руку, потрепала гнедую по шее. Расслабившись, я рассеянно слушала, как переговариваются техники. Тут-то все и случилось.

Миновав густую зеленую поросль вокруг Тропы мисс Миранды, скрывшую съемочную площадку да и вообще все окружающее пространство, гнедая вдруг вскинулась.

Я так и не смогла понять, что ее испугало. Насколько я видела, вокруг не было ровно никакого повода для беспокойства. Не было ни дуновения ветерка, и листва застыла в неподвижности. И тем не менее она рванулась с такой неожиданной скоростью, что я перелетела ей через голову.

Костюм оказал мне дурную услугу. Вместо того, чтобы мягко приземлиться и тут же откатиться в сторону, я зависла, потому что подол широкой юбки зацепился за стремя. Поэтому или, может, потому, что гнедая в самом деле испугалась того, чего не заметила я, она не остановилась, как сделала бы Леди Джейн, а продолжала нестись галопом, волоча меня по жесткой земле, пока юбка не порвалась и мы с обезумевшей лошадью наконец не разъединились.

Не знаю, сколько времени я лежала так, глядя в голое синее небо. Мне казалось, что все окружающее куда-то отдалилось, словно я смотрела в другой конец подзорной трубы. Звуки доносились еле слышно, как бывает, когда человек на грани потери сознания.

Видимо, лошадь понеслась в сторону съемочной площадки, ибо я, как сквозь вату, слышала встревоженные голоса. Я почувствовала, как кто-то подбежал ко мне, и надо мной, заслоняя солнце, склонилась чья-то тень. Должно быть, я, в самом деле частично отключилась или от звука шагов поодаль у меня помутилось сознание, ибо мне почему-то показалось, что это Робби — он склонился надо мной, и я была уверена или мне показалось, будто он назвал меня «дорогая».

Но тут сознание прояснилось, и я увидела, что рядом со мной отнюдь не Робби, а мистер Пембертон. Но должно быть, я так полностью и не очнулась либо шок заставил мистера Пембертона вести себя, словно я в самом деле была Сильвией Сильвестр.

Похоже, он обнял меня за плечи и с предельной нежностью спросил, не ушиблась ли я. А когда я отрицательно помотала головой, он встал рядом со мной на колени и поцеловал — сначала в лоб, а затем в губы, и, хотя я понимала, что все происходящее всего лишь сон, на мгновение мне почудилось, будто это один из тех детских снов, такой яркий и радостный, что в тебе живет надежда никогда не просыпаться.

Могу сказать, что ответственность за ошибку должны разделить мистер Пембертон и юный репортер из местной газеты. Похоже, потрясение сказалось на нем едва ли не в большей степени, чем на мне.

После мгновения этого, то ли воображаемого, то ли реального поцелуя мистер Пембертон настоял, что лично перенесет пострадавшую в тень сада, где осторожно опустил меня в матушкин шезлонг. Он вел себя так, словно за те несколько секунд, когда мне угрожала опасность, в самом деле, поверил, что я его неоценимая звезда (чей выход из строя обошелся бы ему в тысячи и тысячи фунтов), получившая ранение, а не школьная учительница, которую через неделю после съемок он вряд ли вспомнит.

Мистер Пембертон настоял, чтобы мама тут же позвонила доктору Шоукроссу, и, хотя я доказывала, что, кроме шишки на голове и нескольких ссадин, ничуть не пострадала, мама предпочла не столько слушать меня, сколько выполнить его указания. К счастью, трубку подняла его жена и сказала, что в данный момент муж принимает роды и неизвестно, когда вернется. Так что мистер Пембертон лично промыл и забинтовал ссадины, затем, как мне показалось, довольно грубо сдернул каштановый парик и с такой решительностью откинул у меня волосы с затылка, словно хотел вырвать эту проклятую шишку.

— По крайней мере, у меня появилась симпатичная толщинка, — улыбнулась я ему. Но он не поддержал шутки. Похоже, он только сейчас начал приходить в себя от растерянности. Без парика, со лбом, который мистер Пембертон смазал йодом, я походила на Золушку, сбежавшую с бала. Я вернулась — если не к лохмотьям и метле, то к своим вихрам и учительской указке.

— Ясно, — сухо ответил он, вставая на ноги. — И тем не менее я бы хотел, чтобы вас осмотрел врач. Не могу даже передать, какую я испытываю вину. Все случившееся — результат моей ошибки.

Последние слова и стали поводом для преувеличенно трагического описания этой ситуации. Именно тогда на сцене появился молодой журналист.

Надо сказать, что лето в Дервент-Лэнгли не изобилует новостями. Обычно заголовки в нашей газете посвящены таким темам, как «Приглашаем на шоу в деревне» или «Торговцы говорят, что запрет стоянок на Хай-стрит — это сущее безобразие».

Стоит ли удивляться, что юный репортер «Курьера», который каждый день отирался на съемках в надежде выловить какую-нибудь жареную новость, превратил столь незначительный эпизод в сенсационный репортаж.

«Местная учительница ранена на съемочной площадке» — таков был заголовок, набранный большими черными буквами на первой полосе. Под ним красовался почти неразличимый снимок меня в окружении класса, сделанный два месяца назад на ежегодном школьном празднике. А ниже шел взволнованный отчет о происшедшем, украшенный такими перлами фантазии, как: «Мертвая тишина, царившая на съемочной площадке, была грубо нарушена топотом копыт и взволнованными криками».

Подробно была описана бедная перепуганная гнедая — когда ее поймали, она была вся в мыле и таращила сумасшедшие глаза. Повествование заканчивалось предположением, что, возможно, ее испугало очередное появление знаменитого призрака на Тропе мисс Миранды.

Я прикинула, что этот юный репортер, должно быть, сам родом из этих мест, знал, что лошади могут видеть призраков, не доступных взгляду простых смертных, — это и позволило ему сочинить леденящую концовку, сей от начала до конца придуманной истории. Тем не менее, она повлекла за собой четыре других события.

Когда «Курьер» на следующей неделе вышел в свет, редактор получил кучу писем — и все на одну тему: киногруппа. Часть посланий была полна откровенной мистики. Одно, подписанное профессором истории на пенсии, отсылало к тем временам, когда появлялся призрак мисс Миранды, за которым неизбежно следовали какие-то беды. Еще одно было от какого-то зеваки, который уверял, что слышал глухие звуки и видел свечение на Тропе мисс Миранды.

Но в остальных письмах недвусмысленно говорилось о тех неудобствах, которые внесло в жизнь деревни пребывание в ней кинематографистов, — о переполненных автобусах, перегруженных телефонных линиях, мусоре на Хай-стрит, шуме и так далее. Капитан Коггин в очередной раз остановил мою мать, когда она отправилась в тишине и покое выпить свою чашку чаю у «Петронеллы», и бросил ей несколько резких обвинений.