— Весьма учтивое замечание.
— Просто говорю, что есть. Я еще не забыл, каково твое тело на ощупь...
— Мейсон!
— ...как пахнет твоя кожа и бьется твое сердце...
— Не надо! — взмолилась она.
— Итак, почему ты так похудела?
— Обмен веществ, наверное.
— Обмен веществ, — цинично ухмыльнулся он. — Так это называется, по-твоему? И еще. Что стряслось с твоими руками?
— С руками?.. — Кейтлин торопливо спрятала их за спину.
— Можешь не стараться. У меня было время рассмотреть все хорошенько.
— Верно, — не сразу согласилась она, опуская руки.
Мейсон положил одну себе на ладонь. Ногти были короткими, без малейших следов маникюра, а кожа огрубела так, как бывает после многих месяцев тяжелой — мужской — работы.
— Не похоже на ручки южанки-аристократки, Кейтлин.
— Не похоже, — коротко согласилась она.
— Твоя мать всегда настаивала, чтобы ты, садясь на лошадь, надевала перчатки.
— Да. Правда, я избавлялась от них, едва мама скрывалась из виду.
— Я. помню. — На сей раз смех Мейсона был искренним и теплым. — Для твоей матери красота рук была очень важна.
— Верно...
— "Кэтти, милая, — это я однажды случайно услышал, — леди должна быть ухоженной, и начинать следует с рук. Крем, Кэтти, никогда не забывай о креме для рук".
— Кое-чего я точно не забуду.
— Я не претендую на то, что запомнил дословно.
Кейтлин моргнула. В глазах ее застыла такая боль, что сердце Мейсона вдруг сбилось с ритма.
— Маме больше нет дела до моих рук. Она... она умерла пятнадцать месяцев назад.
— Так мне и сказали.
Кейтлин вскинула голову.
— Сказали?! Когда? Кто?
— Один знакомый.
— И ты, конечно, не признаешься, кто именно. Ладно, Бог с ним. А ты знаешь, что папа тоже... — Кейтлин сделала над собой усилие, чтобы не заплакать, — что он тоже умер?
Мейсон кивнул.
— Вскоре после мамы. Я думаю — от разбитого сердца, хотя это и выглядело, как несчастный случай. По-моему, он не смог жить без нее.
Разбитое сердце?.. Возможно, хотя, если верить источнику, которому Мейсон доверял, в смерти отца Кейтлин более всего была повинна бутылка.
Прищурившись, Мейсон смотрел на Кейтлин: его милую девочку, его красавицу, всегда сияющую, вечно смеющуюся над какой-нибудь шуткой. Ее нынешняя беззащитность царапала тот ледяной панцирь, что покрывал душу Мейсона все пять последних лет.
Руки его дрогнули. Он готов был уже прижать Кейтлин к себе, но подумал, что, как бы она ни менялась, изменения эти, скорее всего, поверхностны. Кейтлин Маллин оставалась дочерью своих родителей. Это навсегда. Руки Мейсона опустились.
— В чем дело? — спросила Кейтлин. — Ты так внимательно смотришь на меня. Будто пытаешься что-то прочесть в моей душе. Не старайся, все равно не увидишь больше того, что есть.
Мейсон усомнился в этом. Он засмеялся — невесело, жестко, и Кейтлин попятилась.
— Мне действительно надо найти теленка, — сказала она. В голосе ее была боль.
— Я еду с тобой.
— Ты мне не нужен, я вполне управлюсь сама.
— Я все равно поеду.
— Вот упрямец! Ну ладно, если настаиваешь, седлай лошадь.
— Сейчас. — Мейсон взял ее левую руку. — Ты не замужем, Кейтлин.
Впрочем, это ему было давно известно, но хотелось узнать причину.
— Нет.
— Почему же? Кругом столько интересных мужчин!
— Не так уж много.
— И все-таки — почему?
— Я никогда не выйду за нелюбимого.
— Хочешь сказать, что никогда не любила?
Кейтлин отвела глаза, пробормотав:
— Ты слишком любопытен. — Кейтлин помолчала, потом перешла в наступление. — Ну, а как ты, Мейсон? Не женился?
— Женился.
Он не успел понять выражения, скользнувшего по лицу Кейтлин. Гнев? Разочарование? Облегчение?
— Что же ты не захватил жену с собой? — вежливо осведомилась она.
Значит, ей все равно, что в моей жизни была другая женщина. Только глупец мог рассчитывать на иное.
— Не пришло в голову, — пожал плечами Мейсон и пояснил, встретив вопросительный взгляд: — Мы разошлись. Брак был недолгим.
Кейтлин покачала головой и неопределенно протянула:
— Вот оно что...
Она вздрогнула, когда Мейсон взял ее за подбородок и принялся медленно поглаживать шею большим пальцем.
— У тебя нет вопросов, Кейтлин?
— А должны быть?
— Тебе совсем не интересно то, что я сказал?
— Это твоя жизнь, Мейсон, не моя.
— Верно. Но когда-то мы были друзьями. Больше чем друзьями.
— Ты напоминаешь мне об этом во второй раз. — Почему-то она снова прятала глаза. — Не знаю, зачем ты цепляешься за прошлое. Что бы тогда ни было, а было не так уж много, — все это случилось очень давно.
Черт бы побрал эту девчонку! Могла бы выказать хоть немного заинтересованности моим браком.
Снова обратив к нему взгляд, Кейтлин, как ни в чем не бывало, сказала:
— Уверена, история твоего распавшегося брака захватывающе интересна. Но сейчас меня куда больше занимает бедный пропавший теленок.
Как и ее мать, миссис Маллин, Кейтлин умела поставить человека на место. Рука Мейсона упала.
— Какую лошадь мне взять? — деловым тоном спросил он.
Кейтлин указала на гнедого жеребца. Хотя со времен работы Мейсона ковбоем прошло немало времени, любовь его к лошадям не уменьшилась. Норовистый конь, казалось, почувствовал, что этот человек сильнее его, и стоял смирно, пока Мейсон возился с седлом и затягивал подпруги.
Их лошади шли неспешным шагом.
— Когда ты научился летать, Мейсон? — спросила Кейтлин, решив нарушить затянувшуюся паузу.
— О, довольно давно.
— Тебя научил новый хозяин?
Он усмехнулся ей в лицо.
— У меня нет хозяина, Кейтлин.
— Нет?
Ее глаза раскрылись так широко, что Мейсон рассмеялся.
— Кажется, это изумило тебя, больше чем то, что я разведен.
— Не совсем так. Ты больше не похож на человека, которому можно приказать.
Мейсону пришлось постараться, чтобы не показать, как он удивлен прозорливостью Кейтлин.
— Некоторое время назад я обнаружил, что должен работать на себя.
— И чем ты занялся?
— Так, кое-чем...
— Это не ответ, сам понимаешь.
Усмешка, с которой Мейсон по-прежнему смотрел на Кейтлин, так обозлила ее, что она, пришпорив лошадь, послала ее в галоп. Мейсон припустил следом.
Прошел почти час, прежде чем он заметил бурую шкуру в траве неподалеку от зарослей смертоносного мескита. Мейсон вытянул руку.
— Вон твой теленок.
— Сама вижу.
— Цел и невредим, доволен травкой и думает лишь о еде, а между прочим, ему очень повезло, что он еще на ногах. Пятьюдесятью футами левее, к тем вон колючкам, — и готово.
