горький. Захотелось заплакать. Но я сдержалась. Вспомнила фотографии из альбома. Я всегда была популярной, со мной дружили девочки, в меня влюблялись мальчики… Я даже испытала самую настоящую любовь — ту, которую обычно вспоминают с придыханием и пишут с большой буквы! Но всё осталось в прошлом, а прошлое не изменить.
Так и сказала бабе Маре. А та с удовольствием съела ещё кусок тортика и сказала, облизав ложку:
— Обычно нельзя, но иногда можно!
Я только рассмеялась. Старушка-веселушка любит шутить! Только шуточки у неё какие-то обидные. Я тут страдаю, а она подкалывает. Ай-ай-ай, баба Мара, нельзя так жестоко с людьми…
— Алечка, деточка, сделай милость, — попросила старушка, когда торт закончился, — возьми в секции… Нет, не там, а в хрустальном лебеде! Ну, в конфетнице же! Там браслетик, возьми его, Алечка.
Я подцепила пальцем браслет из тусклых прозрачно-оранжевых бусин и принесла бабе Маре, но та замахала на меня:
— Нет, это тебе. Надень на руку и не снимай! На левую, Алечка, на левую руку!
— Ну зачем вы, — пробормотала я, не решаясь принять подарок. — Красивый какой… Это янтарь?
— Янтарь, Алечка, да не простой!
— А золотой, — подхватила я с улыбкой, натягивая браслет на запястье. Он оказался не эластичным, как я думала, а на простом шнурке. Баба Мара надула щёки и чуть ли не обиделась:
— Вот ты смеёшься, Алевтина, а браслетик этот достался мне от матери. А ей — от бабули. Это наш фамильный янтарь. Бабуля моя была известной ведуньей и знала такие вещи, что тебе и не снились!
— Да я ж ничего не говорю, — начала оправдываться я. — Очень красивый браслет, и бабушка ваша, я уверена, была очень умная!
— Ты вот не смейся над старухой, а пойди домой и подумай: с какого момента ты хотела бы изменить свою жизнь!
Я только головой покрутила и рассмеялась, желая обратить этот разговор в шутку:
— Ладно, подумаю! Наверное, в садике было лучше всего! Там и поспать можно было.
— Иди уж, всё бы тебе смеяться, — отмахнулась она. — Иди, я фильм хочу посмотреть!
Всё ещё с улыбкой я унесла на кухню чашки и тарелки, помыла их, поставила сушиться и крикнула:
— Я пошла, баб Мар!
Заперла дверь ключом и, вздохнув, стала спускаться к себе. Тоже мне, придумает старушка всякую ерунду! И ведь полнейшая ерунда, не верю я ни в какую мистику, и изменить жизнь нельзя. А в голове вертится мысль: а правда, в какой момент моя жизнь пошла наперекосяк?
На диване всё ещё лежал школьный альбом, открытый на фотографии с Лимон. Куда же делась эта собака? Наверняка злые тётки позвали дворника, и он отвёл суку на живодёрню, иначе бы она вернулась. Чёрт! Надо было когда-то давно забрать её домой! Ну да теперь уж поздно. Я отпихнула альбом рукой, села, злясь. Нет, глупости! Как можно вернуться в прошлое? Никак. Машину времени так и не изобрели. А я так и останусь жить старой толстой дурой, просравшей свою судьбу.
Сгорел сарай — гори и хата. Я достала из шкафчика для белья бутылку вина, открыла её и включила телевизор. Посмотрю и я какой-нибудь фильм, поплачу. А завтра опять на работу, а там и Новый год…
Уснула я на диване, даже не разложив его. Просто натянула на себя покрывало, поставив пустую бутылку на пол, и закрыла глаза. А телевизор всё журчал, убаюкивая, качая сознание, унося в сон.
14 мая 1988 года
Вжик!
Это шторы раздвинули. Такой звук, как будто с треском раскрыли окно в мир. Солнце ударило в глаза, и я поморщилась. Неужели Мишка дурью мается? Заперла я комнату вечером или нет? Не помню…
— …Следующее упражнение! Опустите руки вниз, поднимаем плечи вверх. Раз, два, три, четыре…
И рояль. Бодрая музычка…
Нет, я точно Мишку убью! Ему прикольно, а мне плохо…
Встать, попить водички, убить квартиранта, лечь и ещё поспать. Эта программа сложилась в мозгу сама собой, и я, чувствуя картон в пересохшем рту, наконец разлепила глаза. Отвернулась от солнца. Скользнула взглядом по мишкам на бревне. Ковёр… Я же его продала сто лет назад!
Бред. Надо встать, попить водички… Что там дальше было? А, убить квартиранта!
— Мишка, я тебя урою, дебил половозрелый, — пробормотала я, поднимаясь на локтях. Под попой твёрдо. Что с моим диваном? Где моё покрывалко? Что за дурацкий матрац?
Неясным взглядом я оглядела комнату, и удивление окончательно затопило ещё воспалённый после вина мозг. Софа, вот почему твёрдо. Секретер. Ещё почти новый, блестит полировкой. Бельевой шкаф в три створки. Ручка у него целая, не сломанная. Странно… Я же её оторвала давно! На соплях болталась, вот и… Шторы немецкие, тонкие гардины… Я помню, мама покупала их по блату в ГУМе и меня зачем-то с собой потащила!
— …Руки в стороны, хлопок, в стороны, в исходное положение! Упражнение начали!
Я потрясла головой, и мозги вяло заплескались в черепушке. Как это? Так не бывает. И быть не может в принципе!
Опустив взгляд, я нашла маленькую грудь под тонкой белой маечкой, а всё остальное было прикрыто одеялом в хрустящем от крахмала пододеяльнике. Ромбик в середине. Через него я, пыхтя, засовывала байку внутрь и пыталась расправить. Когда Вале было не до того…
— Вставай, засоня! Утро давно уж! Пора завтракать и собираться на урок!
Громкий весёлый голос заставил меня застыть соляным столпом, как жена Лота. Губы сами растянулись в радостную улыбку. Вот это номер! Ведь я была на её похоронах…
— Валя, это ты? — спросила хрипло. Вот что значит старая курильщица… Стоп! Грудь-нулёвочка у меня была до четырнадцати, а потом… Э, что происходит вообще?
Валя смотрела на меня с укором, поджав тонкие губы, а руки уперев в необъятные бока. Валечка, родненькая, она же погибла в девяносто втором! Возила товар в Польшу, челночила, и убили её по дороге, ограбили и ножом пырнули…
— Вставай уже! Сон, что ли, нехороший приснился?
Валя подошла своей обычной танцующей походкой, при которой её бёдра колыхались, как у танцовщицы живота, и решительно сдёрнула с меня одеяло. Я машинально проводила его взглядом и увидела свои ноги — стройные, длинные, красивущие! Заросшие… Ой, мамочки!
— Завтрак на столе, Алечка, давай уж просыпайся! Торопись, а то мама твоя как займёт ванную, так
