— Ох, Игорь, — очередной раз сокрушался преподаватель в училище, подходя к его мольберту, — тебе бы придворным художником быть!
— Поэтому лучше писать, как Гораций при дворе Августа, — издевался Тенгиз и голосом преподавателя по истории искусств декламировал:
Ему Гораций, умный льстец,
Прислал торжественную оду,
Что другу Августов певец
Желал хорошую погоду.
— Двора нет, — беззлобно огрызался Игорь, получая очередной «неуд».
— Тогда жену ректора изобрази, только перед сессией, — подшучивали над ним сокурсники.
Его абстрактные рисунки начинали оживать, превращаясь то в чудо-поле васильков среди рыжеватой пшеницы, то в белые паруса на безбрежном синем море, но никогда — в черепа, кости, тлен, как у многих, которые пытались подражать сюрреалистам, чтобы прорваться на очередную авангардную выставку и завоевать себе славу модерниста.
Сейчас на лютый тридцатиградусный мороз Игорь вытащил три свои «теплые» картины, все три абстрактные. Одна, по его мнению, отражала уют домашнего очага. «Кухня в воображении голодного Игоря! Летающие блины и веники!» — так обозвал ее Тенгиз. Другая — «Женщина поет», объяснил он сам, — умиротворение розовой дали. Третья — «Рассвет в космосе» — ярко-желтое подобие солнца в прозрачно-фиолетовой Вселенной.
— Сейчас бы твоих блинчиков с картины, — притаптывая на морозе, как всегда, подшучивал над другом Тенгиз.
— И пивка на опохмелку, — добавил пожилой сосед, сидящий с натюрмортами, недружелюбно поглядывая на совещавшихся иностранцев. — Тараторят черт знает что! И так голова трещит!
Наконец девушка в твидовой накидке обратилась к Игорю: слышал ли он когда-нибудь о международных выставках?
Игорь ответил утвердительно, а Тенгиз удивленно присвистнул:
— О, да ты, кажется, важных птиц заловил!
— Мне не птицы, а деньги нужны, — бросил в ответ Игорь.
А девушка продолжала щебетать, действительно, как певчая птица. Мороз в тридцать градусов был ей нипочем. У Игоря же, несмотря на опущенную ушанку, отмерзали уши.
— Не хотели бы вы принять участие в «Документе»? Выставка будет проходить в немецком городе Касселе летом этого года? — осторожно поинтересовалась она.
Игорь удивленно раскрыл глаза. Он знал, что «Документа» — одна из главных художественных выставок. Что она известна своей необычайной прогрессивностью и традиционных экспонатов там почти не бывает. На нее не выдвигают страны-участницы выставок, как на Венецианскую Биеннале. Там выставляется много новых художников. Там Живопись практически отсутствует. В основном видео-, фотографии, конструкции из различных материалов, архитектурные проекты. И даже те, кто награждался на выставке в Венеции, представлены в Германии не картинами, а тем, что послужило источником их вдохновения: снимками, набросками и прочим.
Но Игорь писал достаточно традиционно, и его произведения как бы не очень соответствовали такой авангардной выставке. Часть его картин можно было отнести к абстрактным, но он больше тяготел к классической живописи. Поэтому предложение выставиться на «Документе» в Касселе его удивило.
«Может, они думают найти то, что их интересует, среди других моих работ?» — терялся он в догадках.
Будто прочитав его мысли, девушка в твидовой накидке протянула ему свою визитную карточку, на которой Игорь прочитал: «Симона Кевид. Помощник генерального директора «Документа-10».
— Мы живем в Палас-отеле на Тверской. Разрешите приехать к вам в мастерскую?
— Пожалуйста, — пригласил Игорь.
— Она находится далеко от центра?
— Близко, — удрученно проговорил художник, заранее стыдясь своего скворечника.
Тем временем седовласый мужчина, внимательно присматриваясь к его картинам, явно заинтересовался одной из них, той самой — со щетками и блинами.
— Сколько стоит? — спросил он.
Игорь на мгновение замялся, но подскочивший в ту же секунду Тенгиз выпалил:
— Тысячу долларов, месье.
— На рубли это около шести миллионов? — не торгуясь, произнес мужчина, раскрывая кожаный бумажник. И, обращаясь к своим спутникам, пояснил по-французски: — Повешу в холле. Это будет подарок жене. Она очень просила привезти из России картину.
Когда иностранцы двинулись по единственной расчищенной дорожке, унося с собой картину и оставляя шлейф приятных женских и мужских духов, в закуток к Игорю сбежались торгующие художники. Новость о приглашении в Кассель разнеслась мгновенно. Здесь все знали, что на Венецианскую Биеннале вот так самому попасть невозможно. Туда выдвигали официально: от России, например, Союз художников, от Англии — Британский совет. На этой выставке побеждали Пикассо, Матисс, Миро. Чтобы быть представленным там, нужно… Что для этого нужно, не знал никто. Потому что никому из торгующих здесь Венеция не светила никогда! А вот «Документа» в Касселе имела совершенно другую репутацию. Туда подчас попадали художники, неизвестные даже профессионалам.
— Ах, как вам повезло! Это, наверное, ваша кухня с метелками так их притянула, — воскликнула совсем еще молодая симпатичная девчушка в теплой коричневой дубленке.
— Просто такого у них нэт, — пояснил с гордостью за друга Тенгиз и, обращаясь к Игорю, добавил: — Теперь ты далеко пойдешь. После выставки твои картины вообще бешеные деньги будут стоить.
— По-моему, ты этому месье с кожаным бумажником мою картину тоже не подарил.
— Скажи спасибо, что я вовремя подсуетился, — обиделся Тенгиз. — Я имидж твой поддержал, если бы ляпнул двести или триста, что бы было?
— Что? — пожал плечами Игорь.
— Позор бы на твою бедную голову был! — Театрально вознеся руки к небу, прорычал Тенгиз. — Они тебя на выставку, а ты картинами по двести долларов на хлеб подрабатываешь!
— Ладно тебе! Во все времена художники были нищими.
— Ну уж не такими нищими, как мы. Рафаэль, например, имел несколько дворцов. И Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу не задарма. Так что после Касселя и ты, возможно, разбогатеешь.
— Дворец себе куплю тоже, — с нескрываемой иронией в голосе проговорил Игорь.
— Ну не дворец, — солидно расправив плечи и посмотрев свысока на слушавших их диалог художников, продолжил Тенгиз, — а современную евромастерскую, вместо скворечника своего, куда приятеля с дамами пригласить не стыдно будет.
— Да, — задумчиво протянула девчушка, поеживаясь в своей теплой дубленке, — и что им мои церквушки не приглянулись! Мне бы тоже мастерскую!
