Разделавшись с каштанами, все занялись своими делами. Фиона помогала Джеймсу составлять мозаику, с которой ему было еще трудно справиться. Уильям и Элизабет внезапно затеяли ссору из-за плитки шоколада.
— Это еще что такое, — в сердцах сказал Эдвард, — вам что, конфет не хватает? Гас всегда привозит с запасом.
— Но было только две плитки, — пожаловалась Элизабет. — Одну взяли Вики и Джеймс.
— Ну, так разрежьте пополам. И возьмите линейку, ради Бога.
— Конечно, Лиз всегда хитрит и умудряется взять больше, — с досадой заявил Уильям. — Она пользуется линейкой с заделом и на этот задел и зажиливает.
— Элизабет, раздели, но дай Уильяму выбрать свою половинку, — вмешалась Фиона.
Наступила глубокая тишина. Это весь клан Кэмпбеллов обдумывал предложение. Затем Элизабет долго делила плитку, и было ясно как день, что большая точность может быть только в Палате мер и весов.
Эдвард взглянул на Фиону с еще большим уважением.
— Это ж надо! Прямо соломоново решение. Да где вы этому всему научились?
Фиона хотела было ответить что-то резкое, но вдруг отчужденность развеялась, и она с улыбкой бросила:
— Так оно и есть — у Соломона, мистер Кэмпбелл. Я вспомнила, как папа рассказывал, что древнееврейские раввины так делили имение между двумя наследниками. Это самый честный способ.
— Что вы все еще зовете его мистером Кэмпбеллом? Это же глупо, — заметила Элизабет. — Всех остальных вы зовете по именам, даже охотников за кроликами.
— Действительно глупо, — поддержал племянницу Эдвард. — Зовите меня Эд.
Фиона посмотрела ему в глаза, как бы напоминая об их поездке из Квинстона.
— Если я и могу называть вас по имени, то только Эдвард. — И, наклонившись к нему, чтобы поднять раздавленный каштан с пола, прошептала: — Это такое чопорное имя.
Он ответил неожиданно, словно не слышал, что она сказала:
— А я буду звать вас Флора.
— Почему? Это же не мое имя.
— Фиона — по-гаэльски Флора. Дедушка так звал бабушку, когда хотел быть ласковым.
— Ну, к нам это не имеет отношения, — немного сердито сказала Фиона. — Так что обойдемся без Флоры.
У Элизабет блеснули глазки.
— Какое романтическое имя — Флора Макдоналд.
— А что тут такого? — удивился Уильям.
— Ну, знаешь... хотя ты до этого еще не дорос. Мы сейчас проходим по истории эпоху Стюартов. Красавчик принц Чарли, и все такое. Флора — это имя его возлюбленной, которая спасла его от смерти.
— Все это, возможно, только легенда, — строго заметила Фиона. — Лично я думаю. Флора Макдоналд была лишь бездушной красоткой, которой принц Карл был по-своему благодарен.
— Но, Фиона, — разочарованно протянула Виктория, — вы сами всегда подчеркиваете романтику истории. Совсем недавно вы говорили, что только потому мы и помним историю...
— Но я также стараюсь придерживаться истины.
— Тогда вы перечеркиваете все рассказы из жизни красавчика принца Чарли.
— Не забывай, Вики, — со смехом заговорил Эдвард, — что ее отец непреклонный пресвитерианский священник. Может, она не одобряет Карла из принципа.
Глаза Фионы вспыхнули.
— А хотя бы и пресвитерианский священник — дело не в том. Чарлз Эдвард Стюарт имел все права на престол. Он был рожден королем.
Эдвард присвистнул:
— Вот до чего мы договорились! Но я и представить себе не мог, чтобы клановая лояльность сохранилась даже в этом поколении.
— Я родилась на западе горной Шотландии, — заметила Фиона, и в ее голосе не было ни оправдания, ни смущения.
— Но вы же не считаете, что королева Елизавета не должна была вступать на престол? — чуть не с ужасом проговорила Элизабет. У нее было шесть альбомов по королевскому дому Англии с полной генеалогией.
Фиона засмеялась:
— Ну нет, Англия сегодня такая как есть благодаря ей, и ее отцу, и матери, и всем тем, кто предшествовал им, но... но это были жестокие времена, и творилось много несправедливости.
— Дядя Эдвард, ты сегодня хотел почитать нам стихи из новой книги. Ты обещал. Мы тебя давно уже не слушали.
— Да ведь ваша гувернантка вам уже читала. Но если хотите, я не против. Это сборник поэзии из журналов. Подборка неравнозначная, но есть много хороших произведений. Я просмотрел.
Фиона знала, что эту любовь к чтению вслух привила им Рангимарие. «Правда, никто не может сравниться с Рангимарие по мастерству чтения, — как-то сказал Эдвард. — Язык маори удивительно музыкальный; в нем так много гласных звуков. Он весь звенит и журчит, как ручеек среди камней. Но даже когда Рангимарие читала свою прозу на английском, она звучала как поэзия — такая она была ритмичная».
Этот вечер в кругу семьи был такой замечательный. Каждый Кэмпбелл брал у другого книгу, быстро перелистывал еще не зачитанные хрусткие страницы, чтобы найти то, что ему хотелось бы всем прочитать.
— А мне вот это нравится, — заметила Виктория. — Оно мне сразу бросилось в глаза:
Я внемлю пенью птиц в рассветный этот час,
Когда весь мир лучами золотится;
Я слышу песнопения дрозда,
В спокойствии сходящей ночи;
И возношу благодарение ручьям,
Журчащим в дебрях сумрачного леса,
Жужжанью пчел и благовесту сел,
В субботу нас зовущему к вечерне.
...Мне любо все, но сердце так и бьется,
Когда твой нежный голос раздается.
Фиона сидела, боясь пошевелиться. Сейчас она проснется, и этот кошмар кончится. Эти строки посвящены Иану; она написала их давным-давно на усыпанной палыми листьями лесной прогалине на границе между Англией и Шотландией, а потом их опубликовали в английском журнале. Иан был в восторге. Она написала эти стихи, тоскуя по его голосу, в ожидании того дня, когда они снова будут вместе,
— Мне очень нравится, — сказала Элизабет. — Особенно о благодарении поющим в дебрях сумрачного леса. Чье это?
Фиона затаила дыхание. Эдвард посмотрел подпись под стихотворением:
— Некая Фиона Макдоналд... надо же, ваша тезка.
Он ждет, что она посмотрит. Надо себя заставить. Надо смотреть как ни в чем не бывало. Посмеяться над редкостным совпадением и бросить небрежно: «На границе это не такое уж редкое имя». Она встретилась глазами с Эдвардом, но слова застряли в горле. Она почувствовала, как слезы предательски подступают к глазам, вскочила на ноги и бросилась на заднее крыльцо, схватив с гвоздя куртку и шарф Эдварда. Уже когда она выскакивала за дверь, ей показалось, что его кресло скрипнуло. У нее точно крылья выросли. Она помчалась наугад, но ноги сами вели ее на Фионину горку, туда, куда бабушка Эдварда, мучимая тоской по городской жизни, по близким, по голосам подруг, приходила выплакивать свою долю и билась за жизнь. Там Фиона рухнула на мягкую подстилку из сосновых иголок и позволила себе выплакать свое горе.
