Он не знает, что она уже давно принимает противозачаточные средства. Для нее одного метода предохранения мало.
— Природа не рассчитывала воздвигать в любви преграды между мужчиной и женщиной, — продолжил он. — Прикосновение ничем не скованной плоти значительно усиливает чувственное удовольствие. Так гораздо приятнее.
Услышав обещание увеличить наслаждение, Гейл едва не пошатнулась. У нее закружилась голова.
— Некоторые женщины автоматически испытывают оргазм, как только чувствуют внутри себя мужское семя, — прошептал Марио. — Говорят, такой оргазм не только более интенсивный, но и полезнее для обоих.
Если он решил, что мысль о его семени внутри ее лона заставит ее растаять, он глубоко ошибается. Наоборот, она вынырнула из глупых мечтаний и снова увидела его сущность. Коварный соблазнитель, который не брезгует никакими средствами ради достижения своей цели. Его целью является сделать из нее игрушку для удовлетворения своих низменных страстей. Он хочет беззаботно и бездумно пользоваться ею, пока она ему не наскучит.
— Я не стану принимать противозачаточные средства, — отрезала Гейл. — А если ты откажешься надевать презерватив, то больше меня никогда в жизни не увидишь.
Марио вспыхнул от изумления, но потом на его лице появилось задумчивое выражение.
— Я сделаю все, как ты захочешь, — пообещал он.
— Вот и хорошо, — сказала она. — В таком случае я сейчас иду домой. Что-то голова побаливает.
Он сузил глаза.
— У тебя правда болит голова или ты просто ищешь предлог, чтобы избавиться от моего общества?
— Я говорю истинную правду. — Голова действительно сейчас беспокоила ее больше, чем гормоны. Он всколыхнул в ней воспоминания, которые она хотела бы забыть. Теперь у нее резко подскочило давление, отчего и появилась головная боль. — У меня бывают приступы мигрени, — объяснила Гейл, уже страдая от ярких пятен перед глазами — предвестников ужасной слабости и тошноты. — Мне нужно скорее принять таблетки и полежать, иначе ночью я ни на что не буду годна.
— Тогда пошли, — сказал Марио, беря ее за руку.
Гейл не знала, отчего в следующие полчаса он так заботился о ней — от доброты ли или из опасений, что ночью она не станет ублажать его в постели. Как бы то ни было, он отвез ее в дом, отвел в спальню, лично задернул шторы, откинул покрывало, принес ей стакан воды, чтобы запить таблетки, убедился, что ей удобно, а потом сказал, что, если ее головная боль не пройдет к семи часам вечера, он отменит ужин в столовой. Ей принесут поднос с едой прямо в ее комнату — или к нему, если ей станет лучше. Пусть она только скажет. Он рядом, у себя. Ей нужно лишь постучать. Или позвонить Линн.
Марио вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
Гейл лежала под розовой простыней и долго смотрела в потолок. Она ждала, когда же начнется приступ. Но, на удивление, голова не стала болеть сильнее. И ее не затошнило. Казалось, таблетки были приняты вовремя. С помощью лекарств ей удалось расслабиться. А потом… она разрыдалась. Она плакала не из-за того, что случилось в прошлом. Она плакала из-за того, что происходило с ней сейчас.
Какая дура!
Но потом она подумала, что всегда была дурой. Марио спросил, не является ли головная боль предлогом, чтобы избавиться от его общества. Тогда она так не думала, а теперь поняла: возможно, ей действительно просто захотелось побыть одной. Она все время притворялась холодной и равнодушной, однако в глубине души понимала, что он все же затронул ее сердце и душу. Так затронул, что сейчас ей больно.
Надо же — из всех мужчин на свете влюбиться именно в него!
— О, Боже! — всхлипывала Гейл, зарывшись головой в подушку и сжимая ее обеими руками. Слезы катились по щекам, скоро вся наволочка промокла. Но она не в состоянии была перестать плакать. Плакала и плакала до полного изнеможения, пока наконец не наступило блаженное забытье.
Сидя за столом в своем кабинете, Марио читал сообщение от частного детектива. Новостей в сообщении не было, однако агент просил, чтобы он лично позвонил ему в офис. Когда он набрал номер, его сразу соединили с начальником охраны, человеком по имени Джейк Бетт, с которым он неоднократно имел дело.
— Рад, что вы позвонили, ваша светлость, — сказал Джейк. — Я хотел без посторонних передать вам сведения, полученные нами в ходе расследования прошлого некоей дамы. Извините за осторожность, но мне кажется, ее имени лучше не называть. Телефонные линии не всегда так надежны, как нам бы хотелось, а я привык заботиться о безопасности моих клиентов.
— Я ценю вашу осмотрительность, мистер Бетт, — сказал Марио. — Расследование чьего-то прошлого — всегда дело деликатное. Так что вам удалось выяснить?
— Вчера удалось узнать кое-какую подробность, которая в свете известности упомянутой дамы может представлять для нее определенные проблемы. Достаточно просто задавать вопросы, вполне невинные и тактичные, и можно вызвать лавину слухов и сплетен. А теперь мне бы хотелось убедиться в том, что вы хотите, чтобы я продолжал.
— Какие слухи вы имеете в виду? — Марио почувствовал, как у него внезапно все сжалось в груди.
— Одна особа на родине интересующей вас леди считает, что младший братишка той леди — тот, что умер от рака, — на самом деле не брат ей, а сын.
От неожиданности Марио впился пальцами в трубку так, что костяшки пальцев побелели.
— Как им удавалось держать все в тайне, для меня загадка, учитывая род занятий упомянутой дамы, — продолжал Бетт. — Но соседи всегда все друг про друга знают, а мой агент запросто вытянул нужные сведения из официантки, которая работает в баре единственного тамошнего отеля. Они вместе с интересующей вас дамой ходили в школу. Возможно, в ней говорят ревность или зависть, но дальнейшие раскопки могут лишь дать пищу сплетням, чем не преминут воспользоваться репортеры бульварных изданий. Кажется, сегодня у них повсюду есть уши. Я решил, ваша светлость, что вам не понравится такое развитие событий, учитывая ваш интерес к упомянутой даме.
— Вы совершенно правы, мистер Бетт. Меньше всего мне бы хотелось огласки. Прошу вас, немедленно прекратите расследование. И уничтожьте все данные. Естественно, гонорар остается неизменным, так же как и обещанная премия. Я особенно признателен вам за проявленный такт.
Марио повесил трубку и задумался. Неужели это правда? Но, если так, то когда родился ребенок и почему Гейл не признавала собственного сына?
От стыда?
Нет; кажется, она не принадлежит к тем женщинам, которые стыдились бы статуса матери-одиночки.
