Окинув девушку внимательным и – если только это ей не показалось – сочувственным взглядом, Клод с легкой хрипотцой в голосе сообщил:
– Бога ради, только не голодай! Твои формы меня вполне устраивают. Терпеть не могу тощих женщин. Они все злые и желчные.
Роми восприняла его слова, как издевательство. Уперев руки в бока, она набросилась на него:
– Ты мне зубы не заговаривай! Я на такие штучки не поддаюсь! Единственное, что мне от тебя надо, – чтобы меня оставили в покое. Уж лучше бы ты подбрасывал мне в дом каждый день по дохлой кошке, чем...
– Я уже давно не мальчик-подросток, чтобы заниматься подобной ерундой.
– А какой же ерундой ты занимаешься теперь? – язвительно спросила она.
Клод нахмурился.
– Ты сообщила в полицию, что у тебя украли лестницу, инструменты?
– Бесполезное дело! И вообще, Бога ради, не строй из себя невинного агнца! – вспылила Роми. – Ты не можешь не быть в курсе происходящего! Лучше признайся прямо, что ты мне мстишь и готов на все, чтобы выжить меня из... – Она оборвала фразу на середине. Ей вдруг стало гадко оттого, что она находила этого негодяя обаятельным. – Закончим разговор! – устало сказала она. – Верни мне колеса и можешь каждый день подбрасывать мне в дом дохлых кошек.
– Но у меня нет твоих колес, – спокойно произнес Клод, – потому что я их не снимал с мотоцикла.
– Хорошо, – поколебавшись, сказала Роми. – Но, по крайней мере, ты наверняка знаешь, кто это сделал.
– Возможно, – пробормотал он, отводя глаза.
– Кто-то пытается травить меня, а ты, судя по всему, поощряешь этого человека. Интересно: этот кто-то действует один или весь поселок принимает в травле активное участие? Не правда ли, увлекательное зрелище для истинного аристократа – борьба беззащитной женщины с целым поселком?
Клод молчал, но в глазах его появилось выражение искреннего сочувствия, даже симпатии. Или он просто-напросто потешается над ней?..
– Знаешь, Роми, – вдруг заговорил он, – я ужасно сожалею о случившемся. Согласен, – игра зашла слишком далеко. Надеюсь восстановить свою репутацию в твоих глазах тем, что приложу все усилия к тому, чтобы тебе вернули твои колеса.
– Как хочется поверить тебе! – без особого энтузиазма откликнулась Роми. Ох, как действительно она хотела ему поверить!
– Обещаю тебе, что подобное больше не повторится.
– И ты прекратишь травлю, которую развязали против меня жители поселка с тобою во главе?
Клод вздрогнул.
– Скажем так: я намерен довести до сведения всех заинтересованных лиц, что не потерплю дальнейших выходок подобного рода в отношении тебя.
– Если так, то доведи до их сведения, что я не чудовище, а такой же человек, как и все, что я имею право жить среди них, приводить в порядок мои – слышишь? – мои дома! В твоих руках изменить отношение ко мне жителей поселка.
– Возможно, ты права, – ровным тоном ответил он.
Лицо девушки сделалось серьезным.
– Клод, – прошептала она и в порыве чувств, схватила его за руку, – одного твоего слова, одной твоей улыбки при встрече со мной достаточно для того, чтобы отношение людей ко мне изменилось.
– Об этом меня лучше не просить.
– Но почему? Тебе ведь это ничего не стоит...
Клод опустил глаза на свои грубые запыленные ботинки, якобы с преувеличенным вниманием рассматривая их.
– Стоит, – произнес он, наконец. – И стоит слишком много.
– Опять юлишь! Ну и хитрец же ты! – удрученно покачала Роми головой.
– Нет, вовсе нет, – задумчиво произнес он. – А сейчас мне нужно идти. Меня заждались на почте. Разумеется, я приму меры, чтобы тебе вернули колеса, а местный механик поставит их на место.
– Ни за что на свете! – запротестовала Роми. – Я уже не доверяю никому из здешних жителей. Только сама.
Из груди Клода со свистом вырвался воздух.
– Уж не думаешь ли ты, дорогая Роми, – чуть слышно спросил он, – что я готов подстроить для тебя дорожную аварию?
Роми осталась непоколебимой.
– А что прикажешь мне еще думать? Откуда мне знать, что ты или кто-то другой задумали? Я не желаю никакого риска. Признайся честно, ты был бы рад увидеть, как я со всех ног удираю из твоих «владений»? Тоже мне, феодал нашелся!
Воцарилось тягостное молчание.
– Готов признаться в том, что ты создаешь мне проблемы, без которых я предпочел бы обойтись. И в том, что я обдумываю меры, с помощью которых мог бы добиться твоего отъезда, – тихо сказал он и, повернувшись спиной, двинулся в направлении почты.
На обратном пути Роми обнаружила, что дверь почтового отделения заперта и на ней висит объявление: «Закрыто по причине траура. Приносим извинения».
Сквозь оконное стекло Роми разглядела высокую статную фигуру Клода, скорбно-сочувственное выражение его лица и бурно рыдающую пожилую женщину, которую он порывался обнять. Роми почувствовала вдруг, что еще секунда, и заревет она сама.
Господи, сколько заботы о жителях поселка проявляет этот противный тип, а с ней обращается, как с прокаженной! Как же ей доказать ему, а значит, и всем остальным, что она никому здесь не желает зла? Неужели это ей так никогда не удастся?
Она все еще в оцепенении стояла возле здания почты, когда в дверях появился Клод с печальным, осунувшимся лицом.
– Что-нибудь случилось? – спросил он сразу же.
– Ничего... Просто я случайно заглянула в окно. Кто-то умер?
– Да, муж Матильды Гасьон. Она здешний почтальон. Скоропостижная смерть. Инсульт. Матильда прожила с ним сорок лет душа в душу.
– Ужасно! Бедная женщина! Надеюсь, у нее есть родня?
– Целый поселок, – коротко ответил Клод. – Мы все – ее родня. А дети разъехались: кто в Париже, кто еще дальше – в Квебеке...
– Переживаешь? – с искренним сочувствием спросила Роми.
– Ее муж, Луи Гасьон, – местный гробовщик. Он организовал, похороны отца и уговорил местных жителей проводить его в последний путь. Он же отыскал меня в Штатах, и сообщил о случившемся. Без него бы я, возможно, еще долго не узнал о смерти отца. Мне больно, что он умер, так и не увидев, как родной поселок возрождается...
– Ты можешь быть таким добрым, таким чутким, Клод, – дрогнувшим голосом заметила Роми. – Вот уж не подумала бы...
– По отношению к тем, кто заслуживает моей доброты, – резко сказал он.
– Я заслуживаю! – тихо, но настойчиво сказала она. – Даже если моя мать виновна во всех бедах, обрушившихся на жителей поселка и на тебя лично, я к ним не имею отношения. Я не общалась с матерью много лет... Или ты осуждаешь меня за то, что я пытаюсь своим трудом обеспечить себе средства к существованию?
– Я осуждаю тебя за твои методы! – заявил он жестко. – За двуличность. За ложные обещания, которыми ты меня кормила.
