Синьора Кавальканти скрылась за дверью. А Мелисса медленно опустилась на мягкую постель. Голова у нее кружилась все сильнее. Она легла, подтянула ноги к животу. Какие они тяжелые, точно свинцом налиты. Да и все тело словно онемело.
Шелк наволочки приятно холодил щеку. Мелисса натянула на себя покрывало. Глаза ее закрылись.
Засыпаю, подумала она. Лишь бы не видеть снов…
Но желанию ее не суждено было исполниться. Стоило Мелиссе заснуть — и она вновь перенеслась на виллу. Она стояла на террасе, подставив лицо ласковым солнечным лучам, а Луиджи обнимал ее за плечи. Она прижималась к любимому, наслаждаясь его надежной, мужественной силой. О, какая эта радость, какое облегчение — прильнуть к его груди! Ей привиделся жуткий кошмар — но вот настало пробуждение. О кошмаре ей даже вспомнить и то страшно. Но он развеялся, точно его и не было.
Она здесь, на вилле, с Луиджи. Луиджи обнимает ее — и мир так прекрасен, удивителен и чудесен…
Луиджи занимается с ней любовью, ласкает ее тело, нашептывает на ухо всякие нежности… Ладони его скользят по шелковистой коже, губы обжигают огнем. Да и сама она пылает пламенем — сладостным, восхитительно жарким пламенем и тает, тает… Вот она пронзительно вскрикивает от невыносимого наслаждения…
Мелисса резко открыла глаза.
Она — одна, в пустой комнате.
Горе и безнадежность накрыли ее с головой, оплели, точно водоросли, потащили в темные глубины. Мелисса захлебывалась, точно утопающая, барахталась, пытаясь выплыть на поверхность, — а волны боли захлестывали ее снова и снова.
Все было ложью — все до последнего слова!
Я ничего не значила для Луиджи, ровным счетом ничего! Даже меньше, чем ничего. Он нашел меня, некоторое время манипулировал мною, а затем отбросил прочь, словно старую перчатку. Я была для него лишь докучной проблемой. Угрозой для его близких. Интриганкой, которую необходимо обезвредить и удалить, думала Мелисса.
И много ли труда на это потребовалось?
Один-единственный взгляд, один-единственный день, одна-единственная улыбка. Она сама по доброй воле повесилась ему на шею, не оказала ни малейшего сопротивления.
С какой легкостью, играючи Луиджи справился со своей задачей…
Да, Лаура знала, что делает, посылая к ней младшего брата. Что ни говори, а Луиджи дель Кастаньо мастер своего дела. Мистер Донжуан года! Отличный кандидат на роль обольстителя обольстительницы чужого мужа. Лучше него с этой задачей никто бы не справился…
Вот только не обольщала она чужих мужей!
А просто…
Как же это называется у военных? Когда снаряд поражает незапланированную цель? Сопутствующий ущерб, кажется.
Вот она и есть сопутствующий ущерб. И это при том, что настоящая цель никогда и не существовала.
Мелисса глухо застонала, закинула руки за голову и уставилась в потолок расширенными от боли глазами.
В тот вечер молодая женщина ужинала с Джованни и Лаурой. За столом царила тягостная напряженность. Мелиссе кусок в горло не шел, изысканные блюда на вкус были вроде соломы. Разговор ограничивался односложными, сдержанными репликами. Опасных тем не затрагивали вовсе: беседовали главным образом о погоде и о свадьбе, на которой чета Кавальканти побывала в Оксфорде.
А досаднее всего то, что нам просто-таки полагается искриться весельем, с тоской думала Мелисса. После всех страхов Джованни его жена распростерла молодой американке объятия. Отныне Мелисса Гринбери займет подобающее ей место в семье отца. Джованни открыто признает ее своей дочерью. Она сможет любить его, не таясь, никого не обманывая и не опасаясь ранить чувства Лауры. Вроде бы надо ликовать и радоваться. Но…
Но ей придется уехать. Двух мнений на этот счет быть не может. Не в силах она здесь оставаться, как бы ни хотелось ей войти в семью Джованни и узнать отца ближе. Отца, с которым Мелиссе суждено было познакомиться лишь на двадцать первом году жизни. Отца, о котором ей никто и никогда не рассказывал.
Лаура просто понять не могла поведения Барбары.
— Как же она не призналась Джованни в том, что беременна? — недоуменно спрашивала итальянка.
— Думаю, Барбара просто не хотела лишнего шума, — отвечала Мелисса. — Она ведь знала, что Джованни станет настаивать на заключении брака. А Барбара ни о какой свадьбе даже слышать не желала. Семейная жизнь всегда внушала ей глубокое отвращение. Дескать, брак ограничивает свободу женщины и все такое прочее. Так что ничего она Джованни не сказала. Уехала себе в Штаты и родила меня.
Молодая женщина говорила тихо, не поднимая глаз. Но, даже не глядя на отца, она всем своим существом чувствовала его боль — ведь и сама изведала ее в полной мере. Ее мать бездумно отняла у них обоих шанс узнать и полюбить друг друга…
— Может, оно и хорошо, что так все вышло, — еле слышно докончила Мелисса, посмотрев на хозяйку дома. — Ведь в противном случае Джованни, чего доброго, и впрямь женился бы на Барбаре… и был бы несчастен всю жизнь. Из моей матери хорошей жены не получилось бы…
— Зато у Джованни были бы дети, — так же тихо ответила Лаура. В глазах ее стояли слезы.
— Лаура, мне нужна ты и только ты! С детьми или без детей, но только ты одна!
Джованни завладел рукою жены и крепко стиснул ее тонкие пальцы. Мелисса чувствовала, как сильна любовь, удерживающая супругов вместе, помогающая выстоять в борьбе с общим горем. Какое это счастье, когда тебя так любят, непроизвольно подумала она.
Нет! Надо гнать эти мысли!
Что за горькая ирония судьбы: ее, Мелиссу, угораздило родиться у женщины, напрочь лишенной материнских инстинктов. А вот Лаура готова на все ради ребенка, которого у нее все нет и нет. Мелисса мысленно вознесла короткую молитву о том, чтобы заветное желание ее мачехи наконец-то сбылось. Краткий курс лечения, пройденный в Лондоне, вроде бы дал обнадеживающие результаты… Что за благородное, великодушное сердце у Лауры, благодарно думала Мелисса. Она имела полное право возненавидеть меня с первой же минуты, а вместо этого приветила словно родную… Ах, если бы Джованни с самого начала положился на доброту и понимание жены и не стал бы скрывать от нее дочь, тогда бы, о, тогда бы ничего ужасно не случилось. Лаура бы не заподозрила самого худшего и не позвала на помощь брата… И тут в голову Мелиссы пришла новая мысль — еще более мучительная и горькая.
А что было бы, если бы Джованни сразу ввел ее в свою семью, как только они вдвоем прибыли в Рим? Привез бы в свой дом, познакомил с Лаурой… и с ее братом? Перед внутренним взором молодой женщины тут же возникла картина: Луиджи приходит повидать сестру, и ему официально представляют новообретенную дочь Джованни, и он с самого начала знает, кто она… Боже, как мучительно об этом думать!
