— Марин, в подсобке среди затхлых тряпок ты сидеть не будешь. А в парке тебе нечего делать. Я не хочу, чтобы ты попалась на глаза кому-то из своих бывших знакомых. Не волнуйся, всё будет хорошо.
Спорить с Пашей было бесполезно, поэтому я отвернулась к стене. Но заснуть не получалось. По ровному, поверхностному дыханию Паши я поняла, что никакие тревожные думы не мешали ему погрузиться в сон. Я же ворочалась, безуспешно пытаясь найти удобное положение, до тех пор, пока не услышала лёгкие, осторожные шаги по коридору. Шаги затихли, а потом дверь тихонько приоткрылась, запуская желтоватый свет из коридора. В щель просунулась голова Полины Степановны. Через несколько секунд дверь затворилась.
Под утро мне всё же удалось впасть в беспокойный сон. Мне снились кошмары. Я от кого-то убегала, но меня догоняли и швыряли лицом в уличную грязь. Когда я проснулась, Паша уже ушёл, а я даже не слышала, как он собирался. Полина Степановна ко мне не заходила, будто бы забыла о моем присутствии. По пути в ванную я слышала, что в гостиной работает телевизор. Я не стала заглядывать туда, чтобы пожелать доброго утра и вернулась к себе.
Я чувствовала себя в маленькой чистой комнате как в камере заключения. Добровольно я бы покинула её только по крайней нужде. Без телефона было невыносимо скучно, поэтому я имела наглость взять одну из книг с полки. Паша, оказывается, любил классику. Судя по тому, что не только названия, но и содержание этих книг мне было знакомо, раньше я их уже читала. Чтение позволило отвлечься от невесёлых мыслей о том, что в этом доме я лишняя, и от чувства голода. Я бы не отказалась чем-нибудь перекусить, но просить еду у Полины Степановны считала унизительным. Однако когда меня замучила жажда, мне пришлось выбраться на кухню. Я взяла стакан со стола и набрала воду из-под крана. Она была мутновата и отдавала хлоркой, но я всё равно глотала жадно и никак не могла напиться. После я сполоснула стакан и поставила на сушилку, руки вытерла о кухонное полотенце. Развернувшись, невольно вздрогнула. В дверях стояла Полина Степановна и наблюдала за мной. Я сдавленно поздоровалась, но женщина не ответила.
— Если вдруг захочешь есть, еда в холодильнике.
Если вдруг…
Мне почему-то показалось, что Полина Степановна была уверена: в чужом холодильнике я хозяйничать не стану.
— Марин, я тебя не гоню, ты не подумай, просто скажи мне, когда ты от нас уйдёшь?
Вопрос поставил меня в тупик. Неужели Паша не посчитал нужным сказать матери, что я поеду вместе с ним? По моему мнению, Полина Степановна имела право это знать. Как и то, что я не имею к её сыну никакого отношения.
— Я уеду вместе с Пашей.
Пока я подбирала слова, чтобы объяснить, что наша ситуация не имеет ничего общего с тем, что она себе надумала, женщина пошатнулась, рухнула на табуретку у стола и спрятала лицо в ладонях.
— Господи, Пашенька, мальчик мой, умненький, красивенький, а спутался не пойми с кем. Столько девушек хороших вокруг, а его так угораздило, — запричитала она и, наконец, убрав руки от лица, посмотрела на меня: — Ты беременна от него, признайся мне?
Она нашла для себя единственно верное объяснение поведению своего сына. Естественно, как порядочный человек Паша теперь будет вынужден на мне жениться. По крайней мере, так, на мой взгляд, в её голове выстраивалась логическая цепочка.
Я поспешила её успокоить:
— Не беременна. У нас вообще нет никаких отношений. И не будет. Паша просто поможет мне уехать из Гальцево и обустроиться на новом месте. Вот и всё.
— Правда? — в заплаканных глазах промелькнула надежда.
Я кивнула, улыбнувшись.
— Ты пойми меня правильно, я очень переживаю за него, хочу, чтобы с девочкой достойной сошёлся, внуков понянчить хочу. Я тут с утра блинчиков с мясом приготовила, — добавила она, заметно просветлев лицом. — Пообедаешь со мной?
Вернувшийся с работы Паша застал нас с Полиной Степановной хлопочущими на кухне. Как ни странно, женщина доверила мне чистить картошку, позабыв о своей брезгливости. До прихода сына она даже разговаривала со мной, рассказывала про него и про соседскую Леночку, с которой он когда-то встречался. Леночка хотела замуж, а Паша жениться не собирался, говорил, что сначала нужно получить диплом и устроиться на работу, а потом и создавать семью. Леночке же не терпелось вступить в законный брак, и она решила, не хочешь ты, другие кандидаты найдутся. Правда, счастье её длилось недолго и завершилось разводом. И теперь девушка часто плакалась Полине Степановне, какой дурой она была, и что замуж она выскочила только назло Паше, и любила она всегда только его. Полина Степановна прониклась, всё-таки со старших классов ребята дружили, и простила Лену. Но Паша слишком прохладно относился к бывшей возлюбленной, несмотря на все попытки матери убедить его в том, что Леночка просто сглупила. Полина Степановна даже предположила, что в Паше всё ещё не угасла обида на девушку и что он оказывает мне такое внимание, чтобы Лена прочувствовала, каково было ему. Я не верила в эту теорию, Паша казался слишком благородным для подобного, но чувствовала, что Полина Степановна ждёт поддержки, и потому мне пришлось согласиться с её словами.
Вечер прошёл тихо-мирно, и даже Паша заметил, что наши отношения с Полиной Степановной потеплели. Перед сном он сказал:
— Я же говорил, что всё наладится. Мама у меня хорошая. Ей просто нужно привыкнуть к человеку.
Я согласилась.
Сегодня у меня день согласия и примирения.
Впрочем, Пашина мама действительно оказалась неплохой женщиной, когда выбросила из головы мысли о том, что я мечтаю прибрать к рукам её драгоценного сына. Я получила свободу передвижения по дому, доступ к продуктам питания и место в кресле перед телевизором. Накануне отъезда Полина Степановна сбилась с ног. Она то возилась с пирожками, то собирала продукты в дорогу, то контролировала Пашу, поминутно спрашивая, взял ли он с собой все необходимые вещи. Последнее его слегка раздражало, но он отвечал матери, сохраняя спокойный тон.
Мать собиралась ехать с нами на вокзал. Паша был против — ему не хотелось, чтобы она тряслась несколько часов в автобусе туда и обратно. В конце концов, она сдалась, оказалась от своей идеи и проводила нас до автобусной остановки. На прощание она обняла не только Пашу, но и меня, а потом, не сдерживая слёз и махая рукой, следила за отъезжающим жёлтым «пазиком», будто прибывшим за нами из советского прошлого.
Попутчик из Паши был, прямо сказать, неважный. Он молчал, читал книгу, практически заставлял делить с ним трапезу и игнорировал соседей по купе — супружескую пару — пожилую женщину в огромных очках и усатого лысого старичка в фуражке. Я была рада, что Паша уступил мне нижнюю полку, так я могла развлекать себя, смотря на меняющийся пейзаж в окне. Женщина пыталась завязать разговор со мной, но я отвечала односложно, и вскоре она утратила ко мне всякий интерес и переключилась на потчевание Бореньки любовно облупленными ею яичками.
Поезд вёз нас трое суток через темнеющие еловые леса, чередующиеся с пожелтевшими пустырями, на которых кое-где на привязи паслись тощие коровы. Местами вдали мелькали небольшие домики, да размытые фигуры людей, не обращающих на поезд никакого внимания. Небольшое оживление наблюдалось только на станциях. И когда колёса в очередной раз заскрежетали, и поезд с облегчением выдохнул, совершенно устав от унылого путешествия, Паша сказал, что мы уже приехали.
На перроне я немного растерялась, глазея, как ребёнок по сторонам и не зная, что делать. Зато Паша излучал уверенность. Ну конечно, из нас двоих только я носа не показывала дальше ближайшего к родному селу города. Через здание вокзала мы вышли на небольшую площадку перед ним, заставленную такси. Паша даже не стал интересоваться ценой и развернул несколько назойливых водителей, а потом заказал машину через приложение.
В Красногорск мы прибыли уже затемно, поэтому воображение рисовало жуткие картины, как мы впопыхах покупаем местные газеты или ищем на сайтах объявления о сдаче квартир, а потом возвращаемся ночевать на вокзал, потому что вряд ли нашлись бы желающие показывать жильё в такое позднее время. Честно говоря, я сильно недооценивала Пашу. В последнюю командировку он не только выбрал квартиру, но и заключил договор с хозяйкой, внеся предоплату. Даже ключи у него уже были на руках.
