— Я уполномочен городом Бостоном, штат Массачусетс, взять вас под стражу как лицо, скрывающееся от правосудия, и вернуть вас по месту юрисдикции Верховного суда Бостона.
Наручник защелкнулся на кисти Алена, прежде чем он успел в последний раз обнять Надю. Она беспомощно смотрела на него полными слез глазами.
— Дайте нам минуту на прощание, — попросил Ален бостонского полицейского.
— Одну минуту, не больше. Нам предстоит долгий путь. — Полицейский вернулся на свое место у входа в церковь.
Ален опустился на корточки и взял маленькую ручку Элли.
— Я рад, что познакомился с тобой, игрунья, и никогда не забуду тебя. — Он поцеловал ее ручку и приложил ее к своей щеке, прежде чем отпустить.
— Конечно, не забудешь, — кивнула Элли с самым серьезным видом. — Обязательно приедешь обратно, женишься на моей маме и станешь моим отчимом, правда?
— Для меня это было бы большой честью, — тоже очень серьезно сказал Ален, — но я не могу вернуться. Когда-нибудь ты это поймешь. — Он быстро поднялся на ноги и повернулся к матери Элли.
— Обними меня, — прошептала Надя, едва не плача.
Ален поднял скованные руки, и она протиснулась под них. Он сильно прижал ее к себе. Ее руки обвились вокруг него так крепко, словно она готова была драться с самим дьяволом, лишь бы не отпустить своего любимого.
— Позволь мне приехать, Ален, — прошептала она. — Я кое-что могу сделать…
— Нет. Мы уже говорили об этом. Я иду на это один.
— Но я могу помочь.
— Видеть тебя и не иметь возможности прикоснуться — это будет пытка. Обещай исполнить мое желание.
— Обещаю, — сказала она, а он поцеловал ее нежно и трепетно. — О Ален, — прошептала она, — как плохо, что ты будешь один.
Ален улыбнулся и прошептал:
— Как долго мне ни придется там пробыть, я буду жаждать встречи с тобой, твоих объятий, твоей любви.
Она разрыдалась.
— Береги себя… береги…
— Ты тоже.
Он поцеловал ее еще раз, потом поднял руки, давая ей выбраться, повернулся и вышел в сопровождении полицейского.
Поездка заняла девять часов. К моменту приезда в тюрьму Ален как бы оцепенел. Его толкали, допрашивали и провели через всю процедуру регистрации заключенного, призванную лишить человека достоинства и подавить его дух.
Он удивился, когда вместо камеры его провели в небольшую комнатку.
— Вас ждет адвокат, — объяснил ему сопровождающий.
— Кто?
— Ваш адвокат мистер Толливер. В вашем распоряжении двадцать минут.
Один из лучших и самых дорогих адвокатов Бостона Грэм Толливер был одноклассником его отца и близким другом семьи. Он уже сидел за маленьким столиком и приветствовал его холодной улыбкой.
— Добро пожаловать домой, Георг!
— Скажите мне только одно, — спросил Ален, когда охранник вышел. — Как быстро все это кончится?
— Это зависит от того, собираешься ли ты признавать свою вину?
— Да, я виновен.
— С твоим послужным списком за девять последних лет мне удалось бы, я полагаю, убедить присяжных признать тебя невиновным. При условии, если мы сумеем избрать присяжных, которые ценят все то, что Лейтоны сделали для этого города.
Ален скрыл свое удивление и проснувшуюся надежду.
— Не надо ни трюков с присяжными, ни освобождения под залог.
— Однако вы изменились, — произнес Толливер с уважением. — Думается, к лучшему. — Он поднялся и взглянул на свои золотые часы. — У нас есть еще немного времени. Желаете сказать мне еще что-нибудь?
— Я сказал все, что хотел.
— Я тоже. — Адвокат бросил взгляд на дверь. — Если вы не возражаете, ваш отец хотел бы поговорить с вами.
Алену было не по себе.
— Отец здесь?
— Уже несколько часов. Нам не сказали точного времени вашего прибытия.
Ошеломленный, Ален проследил, как Толливер постучал в дверь.
Появившемуся охраннику адвокат объяснил, что сейчас приведет из приемной отца клиента и вернется сам.
Ален стоял у окна, когда открылась дверь. Он думал, что самым трудным было расставание с Надей, но, увидев отца, понял, что наступил не менее тяжелый момент. Отец был бледнее, чем Ален его помнил, волосы его истончились, и весь гордый облик как-то поблек.
— Сэр. — Это было его обычное обращение к отцу, к которому его приучила мать еще до поступления в детский сад.
Отец обычно не демонстрировал своих чувств, не сделал этого и сейчас, но взгляд показался Алену мягче обычного.
— Ты хорошо выглядишь, Георг.
— Вы тоже, сэр.
— Я понял, что ты собираешься признать себя виновным. — Чисто гарвардское произношение отца вызвало у Алена пронзительную боль — воспоминание о том, как его поддразнивала Надя.
— Да, сэр.
— Ты понимаешь, что у Грэма есть основания полагать, что он может добиться оправдания, если ты передумаешь?
— Я не передумаю.
Старик внимательно присмотрелся к нему, потом достал конверт из внутреннего кармана пиджака.
— Может, это повлияет на тебя.
Ален взял конверт, открыл его и извлек листок.
Письмо, адресованное его отцу. Нацарапанная внизу подпись заставила учащенно забиться его сердце — доктор Лоуэлл Эмхерст — человек, дававший ему транквилизаторы и убеждавший принимать их. В устах заведующего отделением это звучало как приказ.
Быстро взглянув на отца, он заметил выражение боли в его глазах.
— Письмо пришло вскоре после твоих «похорон», — сказал он. — Лоуэлл знал, что умирает от рака, и перед смертью решил рассказать мне правду.
Ален медленно вдохнул.
— Доктор Эмхерст был отличным врачом и справедливым человеком. Жаль, что он умер.
Он сложил письмо и вложил его обратно в конверт.
— Спасибо, что дали его прочитать, — сказал Ален, протягивая письмо отцу, но тот покачал головой.
— Возьми его и воспользуйся им. Убежден, что ни один присяжный не осудит тебя, если оно будет зачитано в суде.
Инстинкт подсказывал Алену, что отец прав. Первое, что пришло ему в голову, было: Надя… Свобода! Он держал в руках собственную свободу.
Но потом вспомнил свою ложь и связанные с ней стыд и унижение. Со всем этим покончено. Он может снова дышать. Заниматься медициной под собственным именем. Жениться на женщине, которую любит, и баловать маленькую девочку, о которой уже начал думать как о своей дочери.
Судорожно вдохнув, он вспомнил, что не один.
— А вы, отец? Какой приговор вынесли бы вы?
— На основании всего того, что я знаю сейчас, проголосовал бы «невиновен».
Глядя в лицо отца, Ален видел знакомые черты, те же ирландские глаза, но сейчас отметил еще и силу характера, которой не хватало ему самому, и цельность.
