Бен засопел громче, и она бесцеремонно пихнула его в бок.
— Эй, подвинься!
— А? — Он непонимающе захлопал глазами.
— Подвинься, говорю!
Бен перекатился на бок. Она устроилась рядышком поудобнее, обняла его рукою за плечи, крепко-накрепко прижалась к теплому телу. За все блага мира она не уступила бы своего места!
Поутру они проснулись, словно по команде, и улыбнулись друг другу, наслаждаясь непривычной радостью. Ну, разве не славно начинать день с того, что заглядываешь в любимые глаза!
— А мне нравится с тобой спать. — Бен потянулся, мускулы вздулись буграми и заходили под кожей.
— Это потому, что я не храплю.
— А я?
— Чуть-чуть.
Бен привлек ее ближе.
— Ммм… Придется как-нибудь загладить вину.
— А также заплатить по счету за свет. Там черт знает сколько набежало!
Он оглянулся через плечо.
— А лампы мы, выходит, так и не выключили?
— Ну да, растяпа!
— Ты, должно быть, просто хотела быть уверенной, что это я, ежели проснешься среди ночи и схватишься за что-нибудь теплое!
— Ага, — согласилась Флорин, и оба расхохотались.
В следующее мгновение Бен приподнялся на руках и оказался над ней.
— Поедем сегодня со мной, — взмолился он. — На аукцион в Фэрбери. Забыла?
Задумчиво накручивая прядь волос на палец, Флорин лукаво улыбнулась, затем проворковала:
— А ты уговори меня.
— Флорин Дигби, я шокирован!
Она обняла его шею.
— Можно ли винить бедную девушку за то, что опытный соблазнитель сбил ее с пути истинного?
— Можно ли винить парня за то, что поддался обольщениям знойной сирены?
— Эй, Бенедикт Норденгрен, а ну-ка возьми назад свои слова, а то пожалеешь! — И Флорин шутя дернула за волосы.
— Ой! Ну, сама напросилась! — Бен крепко ухватил ее за запястья, грозно зарычал и припал к ее губам, имитируя необузданную страсть.
— Как, ты намерен прибегнуть к насилию? — восхитилась Флорин, задыхаясь от хохота.
— Еще бы! Вот увидишь, тебе это понравится.
— А мне полагается отбиваться или помогать?
Бен осыпал поцелуями ее губы, подбородок, шею, с исступленной нежностью припал к груди.
— Терпеть не могу недотрог!
— А много их у тебя перебывало… недотрог?
Небритый подбородок теперь упирался ей в грудь, и легкое покалывание щетины сводило Флорин с ума.
— Ни одной.
— А как насчет девиц другого типа? Тех, что охотно бросались тебе на шею? Много их было?
Бен приподнялся на локтях, заглянул ей в глаза.
— Да это уж как водится. Тебе неприятно?
Флорин собиралась отшутиться, но вместо этого закрыла лицо руками и серьезно сказала:
— О да, Бенедикт Норденгрен, ненавижу их всех за то, что были с тобой прежде меня. Но у меня нет права злиться.
— Есть — после сегодняшней ночи.
На глазах у нее выступили слезы, нежные губы приоткрылись, послышалось не то стон, не то вздох. Но заветные слова настойчиво рвались с языка. Ведь чувства настолько сильные невозможно хранить в себе!
— Прости меня Господь, потому что, Бенедикт, я люблю тебя.
— Тогда прости Господь нас обоих, не только тебя.
На этот раз он вошел в нее с неспешной, ласковой осторожностью. Это сближение разительно отличалось от первого. Умиротворенное, бережное, словно просчитанное заранее… Влюбленные любовались друг другом, нежили друг друга прикосновениями и взглядами. Ни слова, ни стона не нарушало тишины — этот союз призван был не облегчить душу, но связать любящих неразрывными духовными узами. Оргазма достиг только Бен, но Флорин ничуть не огорчилась — она вольна была дарить блаженство и радоваться каждому мгновению. И сближение это, несмотря на его простоту, едва ли не святость, потрясло обоих до глубины души.
— Я люблю тебя, — прошептал Бен, словно принося клятву.
— И я тебя люблю, — отозвалась Флорин… и расплакалась.
Сразу после этого влюбленные заключили соглашение, что это были последние слезы за день. Они станут веселиться, радоваться жизни и говорить только друг о друге.
Они отправились в Фэрбери на катафалке «кадиллаке». Машина оказалась настоящим чудовищем черного цвета, двадцати двух футов в длину, с четырьмя дверцами. В кузове, обитом бархатом, свободно разместился бы гроб любых размеров, и еще оставалось много свободного пространства. Сюда загружались венки, именно поэтому такие автомобили прозвали «цветочниками».
А до чего роскошен — просто дух захватывает! Флорин удобно вытянулась поперек сиденья, положила голову на колени Бена и высунула пятки из окна. Красота, да и только!
В пяти милях от Фэрбери Бен сверился с указателем, свернул на узкую, посыпанную гравием дорогу и вскоре припарковался рядом с вереницей машин, что церемонно выстроились вдоль обочины. По двору важно расхаживали фермеры в комбинезонах под руку с толстушками женами.
Бен и Флорин сдержали обещание. Они напрочь позабыли о неодолимых враждебных силах, преградивших им путь к счастью, и радовались уже тому, что оказались вместе — держались за руки, смеялись, то и дело прятались за дерево или машину, чтобы обменяться поцелуями. «Плимут», упомянутый в афишах, оказался заржавленной, негодной развалюхой, за которую и торговаться-то не стоило. Но велеречивый аукционист соловьем разливался на потеху зрителям:
— Выставляется прекрасный автомобиль… Ретро-автомобиль в превосходном состоянии… Конфетка, а не машина! Вы сказали — четыреста? Только четыреста? А ну-ка, добрые люди, тряхнем кошельками! Четыреста десять? Я не ослышался? Не машина, а загляденье, люди добрые, только подновить краску и в дорогу… Четыреста пятнадцать? Модель снята с производства! Нигде такой не сыщете! Четыреста пятнадцать — за музейный экспонат?! Четыреста? Я не ослышался?
Бен хохотал от души, Флорин беззаботно вторила ему. До чего здорово держаться за руки в солнечном свете и потешаться над краснолицым толстяком аукционистом! Вокруг резвились собаки и дети, домохозяйки с соседних ферм деловито рассматривали выставленную на продажу домашнюю утварь, рылись в осколках чужой жизни — креслах, книгах, столиках, вышитых салфетках, куклах, банках, глиняных кувшинах, выбивалках для ковров, корытах для свиней, сборниках нот и вращающихся стульчиках для фортепиано.
— Любопытно представить, а что бы мы вынесли во двор лет этак через пятьдесят, — задумалась Флорин.
Они с Бенедиктом шли вдоль зарослей цветущей жимолости. Напротив кустов выстроились рядком стулья с плетеными сиденьями.
— А ты и впрямь хочешь устроить аукцион на старости лет? — Бен широко усмехнулся и наподдал ногой камешек.
