Я молчу, хоть в голове и кружится стая вопросов.
— Помню, ты говорила, он и тебя приглашал, — осторожно произносит Элли. — Может, тоже придешь?
«Имей в виду, без тебя мне будет не до веселья!» — звучит в моей голове голос Максуэлла. Я зажмуриваюсь, будто от острой боли, медленно качаю головой и уже собираюсь ответить «нет», когда вдруг понимаю, что выполнила все условия, которые сама себе поставила. Не пора ли претворить в жизнь последнюю задумку? — стучит в висках вопрос. Попросить прощения?
По мне прокатывается волна страшного волнения. При мысли, что на следующей неделе я могу снова увидеть Максуэлла, в жилах разогревается кровь. Тут меня охватывает страх, ведь прошло немало времени. Может, он успел измениться, совсем выбросить меня из головы и утешиться в объятиях, к примеру, той блондинки? У него есть на это полное право.
— Может, и ты приедешь? — повторяет вопрос Элли.
Я вздрагиваю, вспоминая о подруге. И спрашиваю:
— А… как он?
— Вроде жив и здоров, — отвечает Элли. — Говорят, ходит несколько замкнутый и мрачный.
Меня вновь обжигает горячий стыд.
— С другой его кто-нибудь видел? — спрашиваю я как можно более ровно.
— Всего один раз, — говорит Элли странным голосом.
Мое сердце пронзает боль. Я все это время твердила себе, что если у Максуэлла появится новая женщина, значит, нам просто не суждено быть вместе. И не представляла себе, что, когда услышу об этом, почувствую себя так, будто во мне что-то умерло.
— Он уснул с нею в объятиях в студии после одной ночной съемки, — произносит Элли.
Я стискиваю зубы, жалея, что спросила о Максуэлле. Лучше было ничего о нем не знать. Хотя… Извиниться я все равно должна, а для этого…
— С бутылкой скотча, — прибавляет Элли.
— Что? — не совсем понимаю я.
— Так зовут его другую, — объясняет Элли.
На меня наваливается столь мощное облегчение, что слабеют ноги. Я опускаюсь на стул.
— Хороша шуточка!
Элли хихикает.
— А ты уже испугалась?
Смущенно кашляю.
— Если по-честному… еще и как.
— Тогда тем более приезжай, — настаивает Элли.
— Только, умоляю, ничего не придумывай, — прошу я. — Не надо никаких многозначительных фраз, взглядов, никаких «случайных» совпадений.
— По-моему, будет совсем нелишним, если вдруг получится, что вы сидите друг против друга, — вдохновенно говорит Элли. — Это можно запросто устроить, и никто ни о чем не узнает. Или, скажем…
— Нет, — твердо говорю я, не желая знать, какие бредовые идеи явились в голову моей подруге. — Мне надо всего лишь еще раз увидеть его и, если удастся, поговорить.
Готовиться к вечеринке я начинаю за неделю, хоть и сознаю, что это глупо, что блистательных актрис мне все равно не затмить — и, что главное, дело отнюдь не в вырезе платья и не в высоте каблуков.
Езжу по магазинам чуть ли не целое воскресенье и под вечер все-таки нахожу, что мне нужно. Теперь я явлюсь в ресторан на крыше почти такая, какой меня знал Максуэлл. Эта мысль утешает и дарит надежду, хоть я и твержу себе, что рассчитывать на чудо не стоит.
Украшен ресторан так же, как для съемок, но обстановка теперь совершенно иная. Никто не суетится, нет людей в джинсах и футболках. Сегодня все — актеры, гримеры, операторы — в праздничных нарядах и с улыбками на лицах.
Тут и там смеются, между группками людей ходят не артисты, а настоящие официанты с настоящими алкогольными напитками на подносах.
Я приостанавливаюсь на пороге и, успокаивая нервную дрожь, обвожу толпу внимательным взглядом. Джанин, Лэндсделл и Райдер стоят у барной стойки и беседуют явно о чем-то забавном. Райдер дружески обнимает Лэндсделла — сегодня они не соперники, а добрые приятели. Джанин в открытом узком платье из серебристо-серой струящейся ткани, ее черные волосы уложены в замысловатую прическу, с губ не сходит улыбка.
Странно, но теперь, видя ее, я не чувствую ни капли злости. Наверное, я правда повзрослела. По моим рукам бегут мурашки.
В зал торопливо входит невысокий человек в темно-синем костюме, голубой рубашке и галстуке-бабочке. У него в руках газета. Он проходит к музыкантам, что-то говорит одному из них, музыка стихает. Невысокий торопливо выходит на середину зала, придвигает стул, становится на него, хлопает в ладоши и объявляет голосом телеведущего:
— Прошу внимания! — Он разворачивает газету и начинает громко читать: — Фильму «Перепутье», детищу начинающего режиссера и гениального сценариста, эксперты прогнозируют небывалый успех…
По толпе пробегает возглас одобрения, головы всех, будто по команде, поворачиваются в сторону высоченной пальмы в большом глиняном горшке. Я смотрю туда же и замечаю Максуэлла рядом с украшением из моря крохотных лампочек. Мои щеки будто охватывает пламя, сердце на миг останавливается, потом начинает биться так отчаянно и громко, что хоть затыкай уши.
Одет Максуэлл довольно просто: кремовая рубашка с расстегнутым воротником, черные брюки, черные туфли. На его губах смущенная улыбка, весь вид так и говорит: не стоит осыпать меня похвалами, не настолько я хорош. Замечаю, что он немного осунулся и что в его взгляде нет былого огня. От желания подскочить к нему и обвить его шею руками начинают ныть руки.
Смотрю на него и не могу наглядеться. Смех! Почти два месяца назад, когда я увидела этого человека впервые, он показался мне немного смешным, чуть-чуть нелепым. Сейчас я вижу перед собой красавца, чье великолепие не нуждается в прикрасах и заслоняет собой даже блеск всеобщего любимца Райдера. Почему так происходит? Не я ли сама наделяю Максуэлла несуществующими достоинствами?
Почему именно его? Почему на остальных мужчин — бесподобных актеров, по которым сходит с ума полмира, — я смотрю спокойно, а он одним своим видом и этой естественной скромной улыбкой буквально переворачивает душу?
Максуэлл вдруг сдвигает брови, будто о чем-то вспомнив или что-то почувствовав, перестает улыбаться, кажется даже прекращает слушать чтеца, медленно поворачивает голову и смотрит прямо на меня.
Я настолько увлеченно любовалась им и раздумывала о своих пламенных чувствах, что и мысли не допускала, что он вот-вот увидит меня и придется как-то отреагировать, по крайней мере замаскировать глупый восторг.
Максуэлл застигает меня врасплох, хоть это мгновение я представляла себе сотню раз всю прошлую неделю. Надо бы улыбнуться, махнуть рукой, может даже подойти к нему и спросить, как его дела. Но я стою с пылающими щеками и широко раскрытыми глазами. Все, что творится у меня в душе, написано на лице.
