— Пусти! Мне больно! — во весь голос прокричала она и заколотила негнущимися руками по его широченной груди.
— Я убил бы тебя, если б мог! — свирепо прорычал он. Стальные объятия сжались, будто он хотел раздавить ее, превратить в порошок ее хрупкие кости. — Напилась в стельку, как… как последняя дрянь!
— Я вовсе не пьяна, — слабо запротестовала она. — Мы с Фредом отлично проводили время, и я не понимаю, почему ты… Я вообще вольна делать все, что хочу! Пусти меня!
— Как бы не так! — огрызнулся он. — Ты поедешь со мной, как миленькая. — Он грубо швырнул ее на заднее сиденье и с оглушительным треском захлопнул дверцу. — Сиди здесь, и чтобы даже не пикнула! Пусть этот ублюдок появится завтра на съемках, я его на всю жизнь оставлю инвалидом!
Его «мерседес» сорвался с места со скоростью, явно превышающей ограничения полиции, и Аннетт отнесло на спинку сиденья. Она сжалась, с ужасом глядя вперед. Машина мчалась куда-то в чернильную темноту, Саймон едва успевал огибать возникающие в свете фар скалы. Его мощная грудь тяжело вздымалась под черным пиджаком, пальцы рук с побелевшими костяшками вцепились в баранку.
— Куда ты меня везешь? — встревожилась она. — Я хочу обратно!
— Сначала протрезвей, — с оскорбительным презрением бросил он. — Если тебя заботит этот подонок Фред, то зря: в баре полно легкодоступных шлюх вроде Маргарет, так что скучать он не будет. Черт, — он коротко хохотнул и метнул на нее уничтожающий взгляд, — Фред не дурак, знал, кому можно без труда заморочить голову — такой наивной дурочке, как ты!
Вздрогнув, как от удара, Аннетт примолкла и больше не осмеливалась задавать вопросы. Она размякла на сиденье, поднесла руку к горлу — ее немного подташнивало, перед глазами раскачивались пьяные маятники, в ушах стоял звон.
Машина резко затормозила. Кое-как Аннетт вылезла наружу, но ноги ее подкосились, и Саймон принял тяжесть ее расслабленного тела на себя — одна его рука крепко держала тонкий стан девушки, другая поддерживала голову, грозившую опрокинуться назад, сломанным бутоном цветка. Ослепительный свет фар резал ей глаза, но она заставила себя оглядеться и похолодела от страха — напротив темнели смутные очертания трейлера!
Саймон подхватил ее, неспособную самостоятельно передвигаться, на руки и, не заботясь о том, что его пальцы до боли защемили нежную кожу под коленками, занес ее в свою обитель. Внутри была кромешная тьма, и Аннетт ощутила, как ее довольно бесцеремонно опустили на что-то мягкое. Она протянула руки и нащупала холодные подушки и отогнутый край покрывала. Это была его кровать.
В затуманенном мозгу мелькнуло нехорошее предчувствие.
— Включи свет, пожалуйста. Здесь темно, — попросила она и неуклюже села, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающей темноте.
Пружины матраса рядом с нею прогнулись, и она услышала густой, бархатистый голос.
— Здесь не намного темнее, чем в спальне Фреда. Правда, у меня очень мягкая кровать… м-м?
Он всего лишь пугает меня, отчаянно подумала Аннетт, трезвея с каждой секундой, но когда пальцы его медленно отодвинули шелковистую завесу волос, и она ощутила возбуждающее движение его губ по своей шее, на своем ушке… Ее пронзил панический страх.
— Включи свет! — с плачущим стоном взмолилась она. — Прошу тебя! Мне страшно!
Он поднялся, и через мгновение она услышала щелчок — Саймон зажег настольную лампу под большим абажуром. В комнате воцарился теплый полумрак. Подчиняясь инстинкту самозащиты, она отползла в дальний угол кровати, вжалась в твердую деревянную спинку и тревожно замерла.
Саймон стоял в нескольких шагах от нее, прислонившись к стене и сложив на груди руки. В неярком свете лампы взгляд его черных глаз под грозно сведенными бровями приобрел зловещий оттенок.
— Знаешь, в чем твоя беда? — холодно начал он. — Ты абсолютно оторвана от реальной жизни и не умеешь отличить настоящую опасность от мнимой. Сейчас ты боишься, — он хрипло засмеялся, — да-да, я вижу, ты боишься, что я займусь с тобой любовью, а ты слишком пьяна, чтобы помешать мне. Но где была твоя осмотрительность, когда ты болталась там, на обрыве скалы, или когда позволяла Фреду лапать себя? Мне уже надоело наблюдать, как ты постоянно лезешь на рожон, и удерживать тебя от очередной глупости. Сколько тебе лет, Аннетт? — с холодной издевкой произнес он.
Она склонила голову и порядком растрепанные волосы повисли вдоль ее бледных щек. Хмель уже выветрился из ее головы — теперь в душе у нее осталась прежняя раздирающая боль, и больше ничего.
— Отвези меня в отель, — глухо выдавила она. — Я… я ужасно себя чувствую и хочу спать.
— Отличная идея, — едко протянул он, — только спать ты будешь здесь! И если тебе хоть сколько-нибудь дорога жизнь, ты сию же минуту залезешь прямиком под одеяло и, черт возьми, уснешь! Предупреждаю, Аннетт, я в паршивом настроении и шутить не намерен.
— Мне уже все равно, — прошептала она, усталая, не чувствующая ничего, кроме пульсирующей в висках боли, девушка стала расправлять постель.
— Не торопись, — услышала она за спиной грубый смех. — Сначала надо бы раздеться. Или в Англии так не принято?
Его смуглые руки быстро расстегнули длинную змейку молнии и вначале освободили ее маленькие груди от плотно облегающего шелка. Спустя секунду темно-шоколадное платье уже валялось на пушистом бежевом ковре, а Аннетт, униженно полыхая краской стыда, пыталась прикрыть наготу трясущимися руками. Ее всю колотило — Саймон водил взглядом по ее стройному телу, на котором остались только шелковые трусики и, неровно дыша, никак не мог отвести от нее глаз. Наконец он справился с собой и, чертыхнувшись, почти выбежал в соседнюю комнату. Когда он вернулся, в руках у него была рубашка.
— Вот, надень, — отрывисто приказал он и, не глядя, накинул рубашку на ее покрытые мурашками плечи. — Ложись и спи — в половине пятого я разбужу тебя и отвезу в отель, чтобы никто не заметил твоего отсутствия. Спи!
Он ушел, хлопнув дверью, и Аннетт, застегнув пуговицы на своей импровизированной ночной сорочке, спешно забралась под одеяло. Она была так измотана, что многие вещи просто не доходили до ее сознания — ни то, что от подушки, в которую она уткнулась щекой, исходит тончайший мужской аромат, ни то, что она лежит в рубашке Саймона… Свинцовые веки сомкнулись, и она, как в пропасть, провалилась в глубокий сон без сновидений.
…Проснувшись среди ночи, она поняла — если сейчас не выпьет по меньше мере десять стаканов воды, то умрет. Никогда еще не испытывала она такой мучительной жажды: рот превратился в пересохшую пустыню, в горле саднило.
