Он ведь тоже страдает. Там. Сам сказал. Вот и отлично.
Только ему-то отчего плохо? Тори полюбила этого подонка, который… А он?..
Клер не могла объяснить, почему так навязчива эта мысль и что ей вообще за дело до этого человека. Просто ее сознание искало выход.
Она сходит с ума здесь. Из-за этого… человека. Ей плохо, очень плохо. Она полюбила и уверена, что он не любит ее. Что же причиняет боль ему? О чем он там говорил?
Клер резко остановилась у окна, прижалась горячим лбом к холодному стеклу.
Неужели… он тоже что-то к ней чувствует?!
Я его убью. Если это так, то… Черт, все же должно разрешиться!
Так. Только не размышлять. Это выход. Надежда на выход. Скорее!
Клер прислушалась: вода в ванной шумела ровно. Подошла к двери.
– Тори, ты скоро?
– Прости, я слишком долго, да? – Голос сестры звучал немного искаженно в воздухе, насыщенном горячим паром.
– Нет-нет, можешь не торопиться, я посплю.
– Спасибо, Клер!
– Ага.
Клер с быстротой охотящейся кошки бросилась к телефону. Номер она запомнила, наверное, навсегда.
Джон лежал на кровати. Просто лежал, скрестив руки на груди. Ничего не хотелось. Точнее, то, чего хотелось, было недостижимо. Сотовый Виктории был отключен.
Над ухом раздалась пронзительная трель телефона, от неожиданности Джон подскочил на кровати.
Пошли все к черту!
Телефон звонил. От этих звуков Джон готов был бросаться на стену.
Рванул трубку. «Джон Катлер! Слушаю!» – прозвучало так, что на другом конце провода кто-то нервно вдохнул. Джону показалось, что сейчас звонивший повесит трубку. Нет, не повесил.
– Мистер Катлер, это Клер Джеймс. Сестра Виктории Маклин.
Зачем я ему позвонила?! Ну зачем? Что я скажу?!
– Клер?! Клер! – Он задохнулся. Он уже стоял на ногах. – Где вы? С Викторией все в порядке?! Ради бога…
В жизни Джона Катлера было не очень много моментов, когда он не знал, что сказать.
– Да, все в порядке… То есть нет… Мистер Катлер, эта ситуация… Нужно найти выход. – Джон уловил, как девушка на другом конце провода набрала воздуху в грудь. – Черт побери, вы ее?..
– Да, люблю, – срывающимся и глухим голосом произнес Джон Катлер. Будто слова не из горла выходили, а прямо из грудной клетки. Откуда-то слева.
Молчание. Сопение в трубке.
Клер почувствовала, как обрушилась лавина. Обрушилась где-то в стороне. А она стояла в безопасности на другой вершине. И ощущала себя теперь хозяйкой положения. Приятное чувство, ничего не скажешь.
– Знаете, я очень, очень многое хотела бы вам сказать, – многообещающе проговорила Клер. – Но не это сейчас важно. Важно, что Виктория здесь и сильно страдает…
– Где – здесь?! – прорычал Джон. Так мог бы говорить человек, умирающий от жажды, которому пообещали глоток воды и спрятали бутылку. По рассеянности, что ли…
– Мы в Ронте. Знаете, где это?
– Никогда не был, но…
– Правильно, это тоже не очень важно. Здесь проходит фестиваль непрофессиональной песни.
– И?
– Вы знаете, как Виктория поет? О…
– Узнаю. Обязательно узнаю, Клер, обещаю! Отель?
– «Поющий водопад». Пятый номер.
– Спасибо! Клер, спасибо!
– Она сегодня выступает. Не успеете – не прощу, – пообещала Клер.
– Успею. Теперь я успею!
– Хорошо бы. Ой, – пискнула Клер. – Счастливо.
Гудки.
Выйдя из душа, Виктория улыбнулась печально и нежно.
Милая моя сестричка…
Клер лежала на кровати поверх покрывала, в одежде, в туфлях, обхватив подушку обеими руками и спрятав в нее лицо. Наверное, ей снился какой-то беспокойный сон: слишком неровным было дыхание…
Люк удивлялся поведению хозяина второй раз за день. Он ворвался в кухню с видом человека, за которым идет охота и который спятил от адреналина: получает удовольствие от этого.
Глаза Джона Катлера сияли.
Тоном человека, который знает, что говорит, он пообещал Люку, что сделает с ним что-нибудь очень нехорошее, если через двадцать минут он не будет в аэропорту.
Люк не помнил, когда в последний раз он так гнал машину.
Джону казалось, что он почти летит. Пламя в сердце перестало дрожать. Теперь это была не свечка, это был факел, горящий ярко и страстно. Не потушить.
Виктория захотела лететь на самолете, а не ехать на поезде. Клер она сказала, что хочет, чтобы осталось побольше времени на подготовку. Это было не совсем правдой.
Во-первых, ей всегда казалось, что поезд – мистическое явление. Главным образом потому, что для нее купе поезда всегда становилось пространством воспоминаний. Ровное движение, ритмичный стук колес, и много времени, чтобы вспоминать.
А сейчас Виктории меньше всего на свете хотелось бы сталкиваться с воспоминаниями. Тем более – с теми, что обязательно придут. Воспоминания о Джоне, о его прикосновениях, о его страсти.
О его грубой, бессмысленной, совершенно не нужной и унизительной лжи.
Ну вот… Только не это, пожалуйста!
Самолет – гораздо лучше. Во-первых, Виктория боялась летать на самолете.
Страх – это хорошо. Он как магнит для мыслей. Значит, меньше боли. Бояться лучше, чем думать. Нелепо, так нелепо, что почти смешно…
А во-вторых…
Как было бы просто. Просто, быстро и не больно.
Виктории стало стыдно за эту подленькую, даже нет, не подленькую, а подлую, ужасную, жестокую мысль: подумала о Клер, ее муже, маме, о десятках других пассажиров.
Нет! Сама выкарабкаюсь. Дура малодушная. Господи, прости мне мою слабость…
Однако после этой не до конца сформулированной мысли, страшного желания Виктория поняла, что первый пункт не сработает.
И не сработал.
Виктории уже не было так страшно лететь. Пришлось «заставлять» себя бояться за Клер.
Пик безумия…
Перелет прошел нормально. Повторила песню – текст, вспомнила, как пела ее раньше. Времени и сил петь дома Виктория не нашла. Клер утешала ее всеми силами, а та и сама не слишком-то волновалась по поводу того, как будет звучать ее голос.
Она хотела вырваться из Лондона – ей это удалось. Остальное не так уж важно.
Поезда Виктория все-таки не миновала, но поездка длилась, слава богу, всего-то минут сорок. А Клер, очевидно, опираясь на свою абсолютную интуицию, говорила без умолку и заставляла говорить Викторию, не давая ей погрузиться в темный туман своих мыслей.
Моя сестричка, ты такая умница! Спасибо, Клер!
Теперь Виктория сидела на кровати со сложенными на коленях руками. Бледная женщина с плотно сомкнутыми губами и расширенными глазами. Виктория почти ненавидела себя – за слабость.
У нее было ощущение, будто все, что происходит сейчас, происходит не с ней, а с какой-то куклой из плоти и крови, которую окружающие со странным упорством называют Викторией Маклин, будто не видят, что это совсем не Виктория. У куклы те же лицо и тело, голос, память, что и у настоящей Виктории… Но от этого она не перестает быть куклой.