– Моего отца она буквально насильно заставила играть в гольф. Якобы это приносило пользу его здоровью, – добавил он, усмехнувшись. – Мой отец и я довели искусство непроницаемого лица до совершенства.
– Значит, ты привык никому и ничего не рассказывать? Надел маску холодности и бесстрастности?
– Да. Инстинкт самосохранения. Понятия не имею, когда же произошла эта перемена, только знаю, что она произошла. И я привык. До того момента, когда я впервые увидел тебя, моя жизнь была очень скучной. Никаких новых, волнующих рукописей – все они казались такими обыденными. Ни женщины, способной возбудить во мне интерес, к ужасу моей мамочки. Потому, как она мечтает о невестке и внуках. И когда я сообщу ей о ребенке, как и должен, то имей в виду, Гита: она обрушит на тебя все резервы своей заботы. Попробует взять все в свои руки.
– Но я ей даже не нравлюсь! – возразила Гита. – Так что, возможно, этого и не произойдет.
Он уныло улыбнулся.
– Нравится или не нравится – моя мать никогда этим не руководствуется. Только чувством долга. И она тебя обязательно полюбит, – добавил он мягко. – Она еще станет обвинять тебя в том, что ты не сумела дать ей достойный отпор в тот день на кухне, – добавил он, снова улыбнувшись. – Меня она начнет обвинять в том, что я не сумел во всем вовремя разобраться и так поздно понял, что собой представляет Синди. Себя же убедит в том, будто всегда знала, что с Люсиндой не все в порядке. В чем-то она обвинит и Тома. Она поразит тебя своей добротой. И, вполне возможно, сама организует нашу свадьбу.
Гита в ужасе подняла на него глаза.
– Нет…
– Хочешь убежать со мной? – спросил он тихо. – Туда, где она нас не найдет?
Слезы снова наполнили ее глаза, она шмыгнула носом и помотала головой. Он через стол протянул руку, нежно коснулся ее пальцев, и она торопливо отдернула их.
– У меня такое ощущение, словно вся моя прежняя жизнь была ложью, – прошептала она. – Я не ощущаю себя больше человеком, личностью.
– И поэтому ты решила уехать. Начать где-нибудь все заново.
– Да. – Ее взгляд был таким же пустым, как и ее улыбка.
– И где, например?
– Я не знаю. Найти работу стюардессы, агента по туризму…
Но ее слова были не более чем словами, в них абсолютно не слышалось ни энтузиазма, ни радости. Просто надо же было придать своей жизни хотя бы видимость нормальности, наметить хоть какую-то цель и направление.
– Я постоянно твержу себе, что должна собраться с силами. Но это невероятно трудно. Поэтому мне нужно быть занятой, делать что-то, пусть даже просто убежать куда-нибудь.
– Но судьба последнее время постоянно вмешивается в твои намерения, не так ли? – спросил он со слабой улыбкой. – Я вернулся слишком скоро.
– Да. И я не хочу, чтобы ты был здесь, Генри.
– Потому что не можешь меня простить?
– Нет, не поэтому, – честно призналась она. – Потому что я не могу простить саму себя. Мне никогда не следовало иметь с тобой отношения. Это было глупо, неразумно. Я тебе даже не нравлюсь.
– Не нравишься так же, как я не нравлюсь тебе? – парировал он тихо.
– Я тебя не знаю. Ты никогда не позволял мне тебя узнать! – Но это не остановило ее, и она влюбилась в него.
– Да, но теперь я хочу, чтобы ты меня узнала.
– Слишком поздно.
– Нет, не поздно. Даже не говоря о ребенке, я должен узнать тебя сам, для себя самого. Из-за Люсинды, из-за ее махинаций, у нас все повернулось не так. Но я хотел тебя. С первой же минуты, как увидел, несмотря на все, что знал о тебе, я хотел тебя. Как мальчишка, как полный дурак. Я цинично внушал себе, что твой образ является предметом торговли, но это не помогало. Я хотел тебя. Именно так: хотел, и все. Я никогда не ощущал подобного ранее. Даже не знал, что способен, на это. И ты тоже это чувствовала, Гита. И чувствуешь до сих пор. Ты же сама слышишь, как электричество потрескивает между нами в воздухе, окутывает нас магнетическим облаком…
– Я знаю, что это такое, Генри! И я знаю, что между нами происходит! – раздраженно сказала она. – И мне совершенно не нужно, чтобы ты напоминал об этом! Но этого все равно недостаточно!
Снова протянув руки через стол, он прикоснулся кончиками пальцев к ее ладоням, и она немедленно отдернула их, словно он обжег ее, и спрятала под стол.
– Не прикасайся ко мне, Генри.
Сцепив руки на столе так, словно это могло удержать его от соблазна дотронуться до нее, он медленно и нехотя кивнул.
– Можем ли мы пуститься в путешествие по узнаванию друг друга? Можем ли мы встречаться, как остальные люди? Разговаривать, ходить по вечерам в ресторан, театр, на балет, в оперу?
– В оперу? – в ужасе спросила она. – Ничто другое не повергает меня в такое…
– Уныние? – угадал он с улыбкой. – Ты не любишь оперу?
– Нет.
– А если я признаюсь в том, что люблю, то я проклят навеки?
– Не говори глупостей. Что, действительно любишь?
Улыбка сверкнула искоркой в его глазах.
– Нет. Я довольно равнодушен к опере. А балет?
– И балет не люблю. Генри, из этого ничего не получится.
– Почему? Потому что я буду постоянно напоминать тебе о предательстве Синди? Или потому, что, не соблазняя тебя, ты бы имела работу, сохранила контракт, не забеременела бы? Ты именно это хочешь сказать?
– Нет. Ты был всего лишь прищепкой, на которую Синди подвесила все свои обиды. О, Генри, ты же ничего не понял! Ну, допустим, мы начинаем узнавать друг друга, начинаем нравиться друг другу, допустим, наши отношения длятся дольше, чем ты предполагал вначале, – и что это изменит?
– Значит, ты все-таки думаешь об этом? – негромко спросил он. – О наших возможных отношениях?
– Нет, – зло качнула она головой, – это гипотетический вопрос. Мы сейчас просто говорим.
– Понятно. Тогда, тоже гипотетически, я не знаю. В данный момент я просто хочу, чтобы все прояснилось. Есть еще ребенок, о котором стоит подумать…
– Я сама прекрасно знаю, что есть ребенок, о котором стоит подумать! – Вскочив на ноги, в волнении отшвырнув ногой стул, она продолжала: – Но я не хочу иметь с тобой никаких отношений только потому, что есть ребенок!
– Наш ребенок, – поправил он ее мягко.
– Хорошо, наш ребенок! Но я не…
– Не нуждаешься во мне? – тихо спросил он, словно подсказывая.
– Нет! Я не это хочу сказать! Но я и сама могу о нем позаботиться! Я вполне справлюсь…
– Пока он в первый раз не заплачет.
– Перестань! – закричала она. – А что, если об этом узнает Синди? Что, если она вернется и начнет все заново?
– Она этого не сделает, – твердо сказал он.
– Но ты не знаешь этого наверняка!
– Нет, знаю. Сядь. Сядь, Гита. Я уверен, что твое состояние сейчас во вред ребенку.
– Да что ты знаешь о детях! – зло сказала она, но, тем не менее, подняла свой упавший стул и уселась.
