суши сухари. Я гарантирую тебе веселую жизнь за решеткой по 201 или 204 статье УК РФ. Ах да, еще и 327 могу пообещать. Ты ж пока не уволилась окончательно, поэтому я еще думаю, на какой остановиться.
— Но… это же…
— Ага, злоупотребление полномочиями, коммерческий подкуп и, та-да-дам, подделка, изготовление или оборот поддельных документов, штампов, печатей или бланков.
— И причем здесь я?
— О, тут все просто, Верочка. Помнишь «Гора-Строй»? Полтора года назад, или чуть больше, фирма была на пике, а потом резко слилась. Мы заключили с ними сделку на поставку материалов, и в договоре прописали закупочные цены ниже рыночных почти вдвое, но при этом забирали огромный объем, что, в принципе, могло их вывести почти в ноль при оптовых закупках. А потом, вот беда, — Иван произносит это, не скрывая хищной улыбки, — скачок евро, кризис, невозможность «Гора-Строй» выполнить условия поставки, и проценты по просрочкам, которые мы потребовали оплатить через суд.
— Помню. И что?
— Фирма не просто умерла быстро и громко, но по договору осталась нашим крупным должником. Арский тогда покрыл все неустойки. Даже не представляю, как вытянул. Но гаденыш не угомонился, стал копать, даже заявление в правоохранительные органы написал, чтобы провели проверку.
— А как Арский связан с «Гора-Строй»?
— Это фирма его покойной сестры, — ухмыляется Игнатов. — Братские чувства, наверное, взыграли. Вот он и стал лезть, куда не просили. Все вынюхивал, собака. Только ничего-то у него доказать не вышло. Мой человечек в их конторе — грамотный спец, все подчистил. Комар носа не подточит.
Сглатываю, ощущая себя зайцем посреди минного поля.
— Так ты поэтому Виктора ненавидишь? То, что он знатно потрепал фирму твоего отца? Причем за дело? Ведь фактически выходит, что «Слайтон-строй» подписал заведомо невыгодный для «Гора-Строй» договор и… это же статья, если будут доказательства.
У меня даже голос проседает, настолько становится жутко. Это же махинации в чистом виде. И действительно вполне реальный срок, если найти доказательства.
— О том и речь, моя хорошая, — ухмыляется Иван. — Теперь понимаешь, как ты попала?
— Я? Почему я? Я не занималась тем договором, — мотаю головой, чувствуя холодок, бегущий по спине.
— Я занимался. И Мамаев.
Бывший жених складывает руки на груди, подходит к своему рабочему столу и присаживается на него, игнорируя кресло.
— Вот только переписку вел с твоего компьютера из дома, а еще просил тебя документы проверять и визировать. Забыла, что Мамаев тогда срочно пару раз ложился в больницу? Перестраховывался. А ты без слов делала, о чем я просил. Умница.
— Но…
— Верочка, поверь, тут без вариантов. Ты, как юрист фирмы, одна из первых, кто пойдет под статью, если возобновить то дело и подсказать, где искать. Пособник или посредник в сопровождении сделки — выбирай, что больше нравится.
— Но… твоему отцу тоже будет грозить уголовная ответственность, ты подумал о нем?
— Жаль, если будет так, — бывший жених произносит это с усмешкой, которая моментально опровергает его искренность. — Дурочка, ты так и не поняла за всё время, что мы были вместе, что отец — лишь прикрытие, а давно и надежно «Слайтон-строем» руковожу я? Впрочем, именно за твою безграничную преданность и любовь я тебя и ценил.
Как там говорят: шок — это по-нашему?
Ага.
Соглашусь.
У меня даже мысли разбредаются, как овцы по полю, кто куда и ни одной дельной.
— Вань, но зачем я тебе? Не понимаю, — озвучиваю в итоге самое важное из всего. — У тебя молодая, красивая невеста. Богатая. Я — бывшая и ненужная. Бедная. Отпусти меня. Какие статьи? Какое уголовное дело? Зачем?
— Верунь, да я бы и отпустил… нахрен мне баба, которая жопой перед другими вертит, тем более, стариком. Еще и моим отцом. Ну скажи, тебя что в нем прельстило, более высокая должность, чем у меня?
Мотаю головой. Если он реально не понимает, с чего всё началось, и кто перед кем виноват, то я — пас. Объяснять не буду.
— Зачем я тебе, Вань? — повторяю важный вопрос.
— Потому что ты легла под Арского. И я видел, какими глазами он на тебя пялится. Будто сожрать готов, прямо в одежде.
— Снова Арский?
Теперь уже я усмехаюсь.
Только невесело, а пытаясь скрыть страх. Да, все-таки я начинаю бояться этого Ивана Сергеевича, который не имеет к моему бывшему жениху Ване никакого отношения. Это монстр какой-то, готовый идти по головам.
— Да, Вера, снова он. Твой любовничек. Будь он неладен! Хотя ваши шуры-муры сейчас играют мне на руку. Так вот. Хочешь соскочить без последствий со «Слайтон-строй», заставь его расторгнуть договор, подписанный в понедельник. И заключить новый.
— Ты думаешь, он меня послушается?
— Будь убедительна. Да и не мне тебя учить, — неторопливо скользит взглядом по шее, груди, животу, ногам. — Выбирай, либо новый договор «Балтстройинвест» со «Стайтон-строй», либо твоя свобода. И не советую бежать и жаловаться Витюше. Он не тот, кто станет тебя жалеть, когда увидит твои визы под договором, который разорил его сестру. Помнится, она с мужем как раз тогда и разбилась, не справившись с управлением. Нервная баба за рулем — не к добру.
Усмехается.
А меня все-таки передергивает.
Пи@дец.
Полный и беспросветный.
— А новый договор. В нем что? — спрашиваю тихо. Силы покидают, словно воздух проткнутый шарик. — Еще одна махинация? Хочешь фирму Арского потопить?
— Ну зачем сразу потопить, — прищуривается, — шанс выжить у него будет. Я отдам ему те работы по проекту «Жемчужины», которые нам не под силу, а вот он сумеет воплотить в жизнь, раз сам их… в прочем неважно.
— Мне нужно подумать.
— Думай, Вера, думай. У тебя есть время… до понедельника.
Что понимаю точно, так это то, что спешить теперь нельзя.
Опасно.
Надо думать, как выпутываться.
Первым делом иду к Мельниковой и забираю заявление. В этот раз она смотрит на меня еще более дикими глазами, но я игнорирую ее громкий посыл: «Расскажи мне последние новости!» и включаю блондинку: натягиваю на рот резиновую улыбку и безбожно вру, что ее мудрые слова про отпуск оставили неизгладимый след в моей душе, заставили задуматься и повременить с увольнением.
Похвала Татьяну Витальевну впечатляет, и она самолично разрывает мое заявление, со словами:
— Верочка Владимировна, будьте уверены, никому ни слова не скажу. Я — могила.
Максимум через час об этом будут знать даже уборщицы — перевожу для себя ее «искренние» заверения, но киваю. Очередные сплетни про себя-любимую как-нибудь переживу.
В кабинет возвращаюсь на эмоциях. На письменный стол и разваленные по нему документы не смотрю
