Ознакомительная версия.
– Себ, ты там?
– Ага.
– Не знаешь, где мои родители? Я звонила им, но никто не ответил.
– Они уехали в Лондон и на время своего отсутствия сдали дом заезжим исследователям из Пекина. А вернуться должны недели через две-три.
– Ты меня разыгрываешь! Мои родители укатили за моря, и мир не остановился? Как такое вообще возможно?
– Сам удивлен.
– А Калли все еще в шопинг-туре?
– Ага. Еще одна долгая пауза.
– Тогда конец. Остаешься только ты. Сделай мне одолжение.
Он? Себ посмотрел на часы и удивился, что они еще тикают. Почему время не остановилось и монашки не катаются в аду на коньках, раз уж Роуэн просит о помощи его.
– Я думал, ты скорее закапаешь в глаза расплавленный воск, чем снова попросишь меня о чем-нибудь.
– Ты меня в чем-то обвиняешь? Ты ведь мог заплатить залог, чтобы меня выпустили из тюрьмы, сволочь!
Ну вот оно, здрасте! Прежний тон голоса, доводивший его в юности, дерзкий, с издевкой. Как ногтями по школьной доске.
– Твои родители не хотели этого. Пытались преподать тебе урок. И еще хочу заметить, что обзывательства не самый лучший способ заставить меня что-нибудь для тебя сделать. А, Роуэн?
Себ услышал, как она выругалась, и улыбнулся. О, ему так нравится, что Роуэн зависит от его милосердия.
– Чего ты хочешь, надоеда?
Надоедой он называл ее в детстве. Блондинка Калли прозвала ее черной красавицей, сокращенно ЧК. У Роуэн волосы темные, как вороново крыло, темные глаза и нежнейшая белоснежная кожа. Она сногсшибательно красива и, казалось, с самого рождения умела пользоваться своей внешностью. К несчастью, к этому прилагался характер бешеного барсука. Определение «надоеда» подходит ей куда больше и ужасно ее бесит. Приятный бонус.
– Когда вернется Калли?
Себ знал, почему Роуэн спросила об этом. Она лучше будет грызть ногти, чем примет помощь от него. Но его сестра часто и подолгу путешествовала, закупая продукцию для модного магазина.
– В конце месяца.
Снова ругательство.
– Зато твой брат Питер все еще в Бахрейне, – язвительно добавил Себ и снял с вешалки рубашку.
– Знаю. Я не настолько отдалилась от семьи! – Она повелась. – Хотя понятия не имела, что родители планировали уехать. Они никогда не путешествуют.
– Они решили все довольно быстро. – Себ вернулся в спальню и уставился на черно-белые пейзажи с видами пустыни, висевшие над смятой кроватью. – Ну так как? Теперь, когда точно знаешь, что, кроме меня, надеяться не на кого, ты расскажешь, в чем дело?
Роуэн глубоко вздохнула:
– Мне нужно вернуться в Лондон, и я подумала, не одолжишь ли ты…
«Когда рак на горе свистнет».
– Нет, я не дам тебе денег.
– Тогда купи билет.
– Дай-ка подумать секундочку. М-м-м. Нет, билет до Лондона тоже не куплю.
– Ты садисткий придурок!
– Зато куплю билет до Кейптауна, чтобы твоя костлявая задница оказалась дома.
На фоне шума аэропорта Себ услышал вздох разочарования.
– Я не могу.
Что? Она признала вину и разбита? Он думал, что не доживет до этого. Роуэн вернулась, позвонила ему. И говорит вполне разумно. Боже милостивый!
Себ знал, долго это не продлится, и они, проведя вместе десять минут, захотят убить друг друга. Они как вода и масло, как солнце и снег, как огонь и лед.
Он инстинктивно взглянул на окно и увидел, как его спокойная, размеренная, упорядоченная жизнь, злорадно показав средний палец и помахав на прощание, выбросилась из окна.
Вольные души. Ну почему они его изводят?
– Принимай решение, Эн.
Роуэн проигнорировала сокращение прозвища, верный знак того, что спорить больше не в состоянии.
– Мобильник сдох, у меня около сотни фунтов и ни одного знакомого в Йоханнесбурге. Пожалуй, я закину свою задницу в самолет до дом… до Кейптауна.
– Отлично. Подожди секундочку. – Себ подошел к ноутбуку посмотреть расписание. – Первый рейс, на который я могу достать билет, в шесть вечера. Билет заберешь на стойке Южно-Африканских авиалиний. Я встречу тебя в баре аэропорта.
– Себ?
– Да?
– Наша последняя ссора из-за Бронвин…
Он не сразу понял, о чем речь, но потом вспомнил ее глупую ребяческую выходку десятилетней давности.
– Когда ты советовала, что мне делать и как жить?
– Ну… Я собиралась извиниться.
– Впервые.
– Сам знаешь, куда это засунуть! Ты тоже высказался, что мне делать с моей жизнью! Я, может, и озвучила несколько комментариев насчет твоей девушки, но не бросала друзей гнить в тюрьме! – возразила Роуэн на повышенных тонах.
– Мы никогда не были друзьями, к тому же ты, черт побери, это заслужила!
– Все равно это было подло и…
Себ закатил глаза и издал звук, который, хотелось надеяться, походил на помехи на линии.
– Извини, связь прерывается.
– Это городской телефон, придурок! – прокричала Роуэн, заглушая Себа. Умная девочка. Он бросил трубку на рычаг. Всегда была умной. И вздорной.
Похоже, называть ее надоедой по-прежнему уместно. Некоторые вещи не меняются.
Шесть часов спустя другой аэропорт, другой город и новая череда формальностей. Роуэн вымоталась до предела. Потная, раздраженная. Черт побери! Она ударила себя кулаком в грудь, потому что нервничала. И была до смерти напугана. Могло быть и хуже. Она опустилась на стул в баре, бросив рюкзак к ногам. Себ – меньшее из двух зол, и здорово, что родители не ответили на звонок. Неизвестно, как бы они отреагировали на ее возвращение домой. Они никогда ничего не говорили про возвращение, только ворчали по поводу ее плохого образования. Они, может, и обрадовались бы, увидев ее, но на следующий день уже смотрели бы с раздражением, озадаченные ее решениями и образом жизни, который она выбрала. «Так не похожа на брата, – будет бормотать мама. – Всегда летает слишком близко к солнцу. Будто ее нам эльфы подкинули. Бунтарка, всегда пытается вырваться и убежать». Может, если бы они не обкладывали ее ватой и не душили в одеяле защиты, она выросла бы более нормальной. Спокойнее относилась бы к жизни на одном месте, заводила продолжительные отношения, а не на один сезон, обзавелась мебелью.
Роуэн признавала, она принесла родителям немало горя. В младенчестве ее постоянно мучили колики, малышом она была адским, а в четыре года подхватила менингит и две недели провела в палате интенсивной терапии, борясь за жизнь. После этого семья опасалась, что с ней снова случится что-то плохое, и это обстоятельство не давало ей исследовать жизнь. Родители и старший брат зависли над ней, как группа ударных вертолетов, и постоянно изучали окружающую среду в поисках опасности. Роуэн всегда ощущала себя защищенной и никогда – любимой. Может, жизнь пошла бы иначе, если бы она чувствовала, что ею дорожат, ее любят, она не чужая?
Ознакомительная версия.
