по ним языком.
Он начинает возбуждаться — или, по крайней мере, его член — и, думаю, я тоже, потому что низ моего живота трепещет. Я никогда не делала этого ртом, поэтому мне более чем немного страшно при одной мысли о том, что я сделаю свой первый минет именно своему отцу, но я не могу колебаться, зная, что в конце концов его шок пройдет и он заставит меня остановиться.
Я запрокидываю голову и смотрю прямо в его широко раскрытые, не верящие в происходящее глаза.
— Я люблю тебя, папочка. Надеюсь, ты тоже все еще любишь меня.
Я кладу руки на его бедра, которые размером напоминают древесный ствол и наклоняюсь, опуская взгляд на его член, который дергается, когда я осторожно облизываю его головку. Дыхание папы прерывается, когда я дую на его твердеющий член, затем приоткрываю губы, чтобы втянуть в рот грибообразную головку и обвожу ее языком, как леденец на палочке. Конечно, на вкус он совсем не похож на леденец, но я бы не сказала, что мне также неприятно, как Бриттани, когда она отсасывает своему парню.
— О, черт, милая. Черт, черт!
Он стонет, когда я втягиваю в рот еще один дюйм, ровно столько, что кончик коснулся задней части языка, прежде чем у меня срабатывает рвотный рефлекс. Когда я начинаю отводить голову назад, папа умоляет: — Ты должна остановиться. Ты должна…
Я пресекаю его протесты, наклоняя голову, чтобы захватить еще больше длины. Его член такой толстый, что я не успеваю ввести его полностью, пока на этот раз меня все-таки не стошнит.
— Блядь! — кричит папа, и мои глаза распахиваются, когда я слышу, как он ударяется затылком о стену.
Он запускает руки в свои волосы, хватая и дергая короткие темные пряди.
Бриттани говорит, что парням нравится, когда девушки давятся их членами, но, должно быть, я делаю это неправильно, если он буквально рвет на себе волосы. Я прижимаю язык, надеясь, что у меня во рту останется больше места, и пытаюсь взять еще немного длины. Тот факт, что его член набух и стал тверже, чем раньше, является хорошим знаком, но меня снова стошнило, и он выругался, на этот раз дважды ударившись головой о стену.
Я отстраняюсь, на глаза наворачиваются слезы.
— Прости, папочка. Я никогда не делала этого раньше. Не знаю, в чем моя ошибка.
Его глаза мгновенно распахиваются и встречаются с моими.
— Милая, ты не делаешь ничего плохого.
Он обхватывает мое лицо обеими руками, и я накрываю их своими, наслаждаясь ощущениями, когда он вот так обнимает меня, будто я все еще дорога ему.
— Но ты продолжаешь ругаться и причинять себе боль, и… и… Я все испортила. Мне лишь хочется помочь тебе почувствовать себя лучше.
Он вытирает мои слезы большими пальцами и опускается передо мной на колени так, что наши глаза оказываются почти на одном уровне. Мне нравится, как он кладет руки мне на щеки, и я наклоняю голову набок, чтобы уткнуться носом в его ладонь.
— Милая, тебе не обязательно делать мне минет, чтобы я почувствовал себя лучше. Нет никаких причин, из-за которых ты бы должна была его делать. Я имею в виду, ты моя дочь… Просто пиздец, что мы вообще это обсуждаем.
— В самом деле? Ты все еще думаешь обо мне как о своей дочери? — спрашиваю я с растущей надеждой и, стоя на коленях, прижимаюсь к нему.
— Да, конечно. Ты всегда будешь моей дочерью, и я всегда буду любить тебя, несмотря ни на что.
То, что начиналось как слезы отчаяния, быстро превращается в слезы радости, то же самое чувство я испытывала перед тем, как опустилась перед ним на колени. Он запрокидывает мою голову и целует сначала в одну щеку, поймав скатившуюся слезу, а затем в другую. И так несколько раз, пока мои слезы не высыхают, и я не начинаю хихикать, чувствуя, как он проводит языком по моему лицу.
Я не знаю, почему я делаю это сейчас, когда знаю, что он все еще любит меня — и всегда будет любить — но я сжимаю его огромный, твердый как камень член, который все еще торчит из боксеров между нами. Теперь я знаю, как это сделать правильно: собрать преякулят, который стекает с кончика, и покрыть им ладонь, прежде чем опустить руку обратно, сжимая в кулак толстый ствол. Я усиливаю хватку, пока не убеждаюсь, что все получается как надо, когда он стонет и двигает бедрами, трахая мой кулак короткими ритмичными толчками.
— Черт, Тина, милая. Не надо… не…
Он стонет, его бедра с большей силой подаются вперед, он заводит руки мне за спину, одной обхватывая мой затылок, а другой наматывая мой конский хвост на свой кулак.
У меня отвисает челюсть, когда он заставляет меня запрокинуть голову назад, придерживая мой конский хвост. Его глаза закрыты и выглядят так, будто бы он испытывает боль, а его рот находится всего в дюйме от моего. Я провожу языком по губам, чтобы увлажнить их, затем слегка облизываю его нижнюю губу, как делала это с его членом.
Его глаза распахиваются, и все, что я вижу — отражение моего собственного зарождающегося пламя желания в его расширившихся зрачках. Его дыхание затрудняется, когда он отстраняется и двигает бедрами в более быстром темпе. Когда он сбивается с ритма, я беру инициативу в свои руки, двигая кулаком вверх и вниз по его твердому стволу от основания до кончика.
— Не надо, — повторяет он еще раз.
— Не надо что, папочка? Целовать тебя? Трогать твой член?
Я подчеркиваю последний вопрос, добавляя вторую руку, затем сжимаю его обеими руками и двигаю ими одновременно. Его член такой большой, что даже когда я кладу руки одна на другую, они все равно не охватывают полностью его длину.
Он рычит и подает бедра вперед с такой силой, что я теряю равновесие и падаю на спину, радуясь, что на мне джинсовые шорты, а не обтягивающие джинсы-скинни, иначе было бы намного сложнее высвободить ноги из-под себя. Но я не отпускаю его член, и он опускается на пол вслед за мной. Я поднимаю колени и развожу их в стороны, и его бедра заполняют пространство между моими раздвинутыми ногами.
— О, черт, черт, Тина! Нам не следует этого делать, — протестует он, даже когда опирается на локти по обе стороны от моих плеч.
Он прижимается лицом к изгибу моей шеи, двигая бедрами взад-вперед, трахая мои руки так, как если
