Все, что происходило с Фионой в прошлом, кануло в Лету, не существовало, не имело смысла. Ей вдруг стало отчетливо ясно, почему она без всякой радости вспоминала далекие моменты прошлого. Потому что теперь она знала со всей определенностью, и, как это ни было смешно, при всем недоверии и презрении, которое Эдвард испытывал по отношению к ней, при всех этих стычках, она любила его...
Настало утро, которого Фиона так страшилась. Страшилась потому, что это открытие напрочь меняло ее отношение к Эдварду, и она боялась: его не удастся утаить, тем более от прекрасных глаз ревнивой Дебби. Но восходящее солнце придало ей смелости. Разумеется, нервы у Фионы были взвинчены до предела, она боялась нечаянно выдать себя. Прошло несколько часов, и она поняла, что выдержит испытание. На следующий день должен был прибыть долгожданный почтовый катер. Охотники на кроликов уезжали с Гасом; их работа закончилась. Кроликов в их краях почти не осталось, и наступило раздолье для овец. Фиона ожидала ткани, которые она заказала по передатчику вместе с выкройками, нитками, отделкой и прочими швейными принадлежностями. Первой она обошьет Труди. У девочек оставалась одежда с прошлого лета, и на время им хватит. По случаю прихода катера уроки сокращались. Все поторопились на пирс смотреть, как крутобокий светлый катер заходит во фьорд. Шкипер был, как всегда, рад их появлению и, как всегда, обедал с ними.
— О, как здорово, что вы привезли мороженый горошек, — восхитилась Фиона. — У нас есть холодная баранина, и я как раз хотела сделать салат.
Эмери сидела с мужем в «лендровере».
— Я поеду с Томом и приготовлю горошек к твоему приходу, Фиона.
Почтовый мешок был соблазнительно набит, но по неписаному правилу его открывали только после обеда.
Фиона вывалила в дуршлаг готовый горошек, перемешала его с кубиками свежих яблок, добавила совсем немного майонеза и сунула в морозильник, чтобы охладить. Блюдо оказалось удивительно вкусным. Приготовление холодных сладостей она тактично предоставила Деборе.
Дни прихода почтового катера были для всех праздником. Фиона думала об этом, когда все они расселись во дворике, выходящем на север. Оттуда видна была бухта и катер, идущий в верхний залив озера. В раскладывании почты была своя система. В две стопки выкладывали газеты и журналы; всевозможные рекламы, каталоги отдельно; конверты с окошечками со счетами и рецептами клали в плетеную проволочную корзинку, специально принесенную из кабинета Эдварда, а бандероли и личные письма высыпали на стол во дворике. Все внимательно следили за тем, что кому пришло. Каждому хотелось знать, от кого письмо, а когда любопытство было удовлетворено, каждый с головой уходил в свою корреспонденцию. Детей всячески поощряли переписываться со знакомыми и незнакомыми друзьями. Даже маленькому Джеймсу приходили письма от шестилетнего двоюродного брата из Маори-Каик. Они были написаны печатными буквами. Все посылки были проверены: посылки с одеждой, галантереей, с деталями и приспособлениями для столярных работ, которым Эдвард обучал Уильяма. Остался только один маленький пакет. Фионе. Из Африки.
— Это, должно быть, от Гамиша, — сообщила она.
У Уильяма загорелись глаза.
— Вот это да! Я просил тебя, Фиона, спросить его об этих, как их, о пауках... ты думаешь, он прислал одного такого? А может, самца и самку.
— Не расстраивайся, Уильям, но этого быть не может. Их нельзя посылать без ветконтроля, чтобы, чего доброго, не занести заразу. А эта бандероль прошла только таможню. Здесь, скорее всего, что-нибудь мне ко дню рождения — заранее.
На свет Божий показалась шкатулка для ювелирных украшений.
— Вот это да! — подскочила Фиона. — Гамиш дает! Он, должно быть, разбогател. Вообще-то он не из тех, кто дарит такие подарки. Вот прислать том о брачной жизни мух цеце или что-нибудь в этом духе — это на него похоже. — Она открыла замочек и откинула крышку.
Все исторгли дружное «О!», увидев невероятной красоты камень, лежащий внутри. Это был молочно- белый опал с огненным отсветом внутри и голубизной озера и неба, словно впитанной им. Кулон на тонкой золотой цепочке.
Эдвард посмотрел на Фиону. Бледная, она смотрела не на камень, а на прикрепленную к крышке записку, которую пока что не набралась храбрости прочитать, записку, написанную знакомым почерком. Почерком Иана.
Все остальные, к счастью, все еще любовались камнем. Эдвард видел, как она глубоко вздохнула, ухватившись за край стола, на мгновение закрыла глаза, затем заставила себя вынуть записку, сунула ее в карман брюк и весело бросила:
— Ну, это я прочту потом.
Сама того не ведая, помогла Дебора, сказав Эндрю:
— Вот видишь, Эндрю Уэйнвуд, что такое настоящий брат, позволь напомнить, что у меня день рождения в октябре.
Фиона рассмеялась, и в этом было что-то двусмысленное:
— Вот уж точно более подходящий для опала месяц, Дебора.
— Мне казалось, что вы лишены предрассудков, — нахмурился Эдвард, — а то всего один шаг и до веры в злых духов.
Фиона пожала плечами:
— Даже тот, кто уверяет, что у него нет предрассудков, какие-нибудь да имеет. Вот это мой. Я, пожалуй, отнесу его в комнату.
Эдвард поднялся:
— Лучше дайте-ка я положу его в сейф. Это, насколько я понимаю, материальная ценность.
— Спасибо, Эдвард, за беспокойство, но я бы не хотела... пока, чтоб он лежал в сейфе.
Он стоял рядом с ней и, загораживая ее лицо от других, внимательно изучал его.
— О, женщины, женщины. Им надо еще полюбоваться всласть. Ладно, только потом отдайте.
— Хорошо, — еле выдавила из себя Фиона и ушла к себе в комнату.
Там она бросила футляр на кровать и развернула записку.
«Дорогая Фиона,
Не сердись и прими это. Я заказал кулон давным-давно, мой ювелир прислал мне его. Я не могу подарить его Матти и надеюсь, что ради нашего прошлого ты возьмешь его. Прошу, забудь о своей гордости и не думай слишком плохо об Иане».
Как он мог? Как он мог? Огонь в глубине кулона, усиленный солнечным светом, словно опалил ее. Что теперь ей делать с этим несчастным камнем? Образ Иана вытеснен из ее сердца другим человеком. На счастливый конец, правда, не приходится надеяться. Эдвард любит Дебору чуть не с детства, а сейчас она готова выйти за него замуж. Да что там говорить. И Фиона засунула шкатулку под подушку.
Поздно ночью она достала ее снова. Наконец она может отделаться от этого злосчастного камня, чтобы никто не спрашивал, что да почему. Она накинула макинтош с капюшоном из шотландки. За окном моросил теплый дождь. Сунув ноги в меховые сапожки, она открыла окно и тихо выскользнула во влажную ночь.
