Кроме того, во время турне часто шли дожди, и Монти готов был сдружиться с кем угодно, лишь бы это немного могло развеять охватывавшую его сонливость. Попадавшиеся на пути отели оставляли, по мнению Монти, желать лучшего. Наиболее необходимая, по его мнению, вещь для всякого порядочного человека — комфорт: вода, очень горячая и в неограниченном количестве, удобная постель, хорошо приготовленная пища и виноградные вина. А в одном из этих отелей, где его уверяли, что он все получит, ничего не было, и он был — по выражению Монти — не лучше хлева. Он сказал это хозяину и, возмущенный, покинул его. Барлоу и Сарра скромно последовали за ним.
Слава Богу, теперь они возвращаются домой, где все устроено по его вкусу, он вернется к своим обычным занятиям, окунется в прежнюю жизнь…
Сильвия молча следила за мелькающими пейзажами. Пожалуй, лучше будет вернуться, устроиться. Это все равно неизбежно, так что чем скорее, тем лучше. Ей казалось, что она навсегда потеряла способность чувствовать и соображать. Она вспомнила Роднея, как вспоминают умершего, и была совершенно уверена, что больше никогда не встретит его.
«В конце концов, забывают все, — думала она. — Жизнь не могла бы идти своим чередом, если бы было иначе… И я забуду… Но как бы я хотела быть старше…»
Если бы Родди был виноват в том, что не писал и не приехал… если бы только Фернанда не отослала ее… если бы в Ирландии она не потеряла всякую надежду.
«Но что толку терзаться?» — устало подумала Сильвия и, сделав над собой нечеловеческое усилие, стала внимательно слушать пространный монолог Монти о преимуществах автомобилей перед другими способами передвижения. Она уже неоднократно слышала все это, но Монти очень любил говорить о моторах, объяснять свою систему управления ими и повторял все это по много раз.
К вечеру они приехали в Лондон. Город был окутан легкой дымкой тумана, сквозь который рано зажженные фонари мерцали, как огромные цветы.
— Славный городишко! — радостно воскликнул Монти. Он всю жизнь прожил в Лондоне и любил его так, как только может любить его коренной житель.
Настроение Монти сразу поднялось. Они проехали по Кенсингтон-Роуд и через Найтсбридж выехали на Пикадилли. Он вернулся к родным берегам и был счастлив.
В квартире их уже ждали миссис Роуэлл, Сарра и Барлоу. Повсюду стояли цветы — розы и георгины, в камине потрескивали дрова. На письменном столе лежал целый ворох телефонограмм.
Монти, который переодевался у себя, крикнул:
— Послушай, малютка, Китти устраивает сегодня вечеринку в Эмбэсси. Зовет нас с тобою. Хочешь пойти?
— Да, с удовольствием, — ответила Сильвия, поддаваясь настроению минуты.
— Отлично, — сказал Монти и подошел к телефону. — Да, да… Только что вернулись… О, отлично!.. Выглядит прекрасно… кланяется… очень хочет прийти… Лондон изумителен… Ах, я не знаю… Восток… запад… Я так думаю… Ровно в девять… Конечно… До свидания, дорогая…
Он вошел в комнату Сильвии без пиджака, с сигарой в зубах; жемчужные запонки мягко поблескивали на его манишке.
Сильвия в светлом шелковом пеньюаре сидела перед зеркалом. Сарра причесывала ее.
Монти сел верхом на легкий изящный стул и, весь сияя, поглядел на Сильвию. Сарра вышла из комнаты.
Монти поднялся.
— Поцелуй меня, дорогая.
Он стал целовать ее.
— Не правда ли, хорошо, что мы вернулись домой?
Он снова поцеловал ее.
— А ты мне не хочешь возвратить поцелуй?
Сильвия поцеловала его, и ей показалось, что она слышит голос Роднея: «Дай твои губы… поцелуй меня…»
Монти, все еще держа ее в своих объятиях, спросил:
— Разве ты не счастлива, Бит?
Он никогда до сих пор не задавал ей этого вопроса, и она вздрогнула от неожиданности.
— Разве мы не счастливы? — охваченная нервной дрожью, ответила она вопросом на вопрос, стараясь обратить все в шутку.
Монти резко разжал руки.
— Конечно, мы счастливы! — уверенно ответил он и прошел к себе.
Вечеринка Китти удалась отлично; среди гостей была известная в это время красавица, которая вполне заслужила свою славу. Она сидела рядом с Сильвией, и они обе, бесспорно, были самыми красивыми женщинами из всех собравшихся, отлично дополняя одна другую.
Леди Виола была светлая блондинка; у нее были золотистые с серебристым оттенком волосы и совершенно черные глаза, и такая нежная и прозрачная кожа, что должна была бы указывать на хрупкий организм, но в действительности леди Виола принадлежала к очень здоровым и крепким натурам.
От нее не отходил ни на шаг молодой человек, игравший на бегах, по фамилии Людлов; он явно обожал ее и был, по-видимому, без ума от нее. Он не сводил с нее взгляда, который, когда она танцевала с другими, становился то диким, то покорным.
Людлов был высокого роста, очень худой, с орлиным носом и выдающимся вперед подбородком. У него был детский рот, который становился прекрасным, когда он улыбался.
Он о чем-то разговаривал с Сильвией, но вдруг оборвал начатую фразу и, махнув рукой, позвал:
— Алло, Родди!
Сильвия подняла голову и встретилась глазами с Роднеем.
У нее замерло сердце и потемнело в глазах.
Точно откуда-то издалека раздался голос Роднея: «Пойдемте танцевать?» — и минуту спустя она очутилась в его объятиях; тогда все вновь прояснилось, а сердце бешено забилось.
Родней лениво и полунасмешливо спросил:
— Итак, как дела? Как поживаете?
У нее пропала всякая охота говорить с ним после этого вопроса.
— Вы похудели, — продолжал он, — и похорошели, если только это возможно при вашей красоте.
Он говорил все это тем же тоном, а она привыкла к другому, к голосу, прерывающемуся от волнения, в котором звучали нежность и любовь.
— Однако, вы очень молчаливы сегодня. Язык проглотили, что ли, как говорят дети?
Однажды, когда они лежали на зеленеющем склоне холма, он задал ей тот же вопрос, и она, обернувшись к нему и скорчив презабавную гримасу, рассмеялась и высунула кончик языка. Тогда, в ответ на этот жест, он схватил ее в свои объятия и, осыпая поцелуями, воскликнул:
— Что за ужасные манеры, совсем невоспитанное дитя!
Сейчас, задетая за живое его насмешливым, холодным тоном, она взметнула ресницы и, глядя в упор в его равнодушные, слегка затуманенные глаза, спросила:
— Вы когда-то, помните, уже задали мне этот вопрос? На холме, над Ниццей…
На мгновение она почувствовала себя удовлетворенной. Но в следующий же момент она поняла, что мстила ему обоюдоострым мечом и, ранив его, нанесла себе не менее глубокую рану, потому что в ответ на ее вопрос Родней, слегка вздрогнув, спокойно сказал:
