Это через край.
Окно выходило на один из многочисленных парков Версаля. Природа уже готовилась к осени, хотя пышные липы, струи фонтанов, голубые небеса еще дышали летом…
Фредерик Тартавель, человек строгих правил, джентльмен во всех отношениях, редко обращал внимание на цветочки-лепесточки, как он презрительно называл те проявления окружающего мира, которые заставляли других людей восхищаться. Он ни за что на свете не переехал бы из Парижа, из этого многолюдного центра деловой жизни, в уединенный, лишенный всякой практичности Версаль. Но жена… она ведь так просила! После того как вслед за старшими братьями уехали еще и Жанлен с Жаком, ничто уже не держало ее в шумном городе. И еще эта дурацкая ссора.
Фредерик старался не думать о позавчерашней встрече, но вот уже второй день как его мысли, нахально игнорируя волю, устремлялись именно в этом направлении. Естественно, неожиданно открывшаяся восприимчивость к цветочкам-лепесточкам была прямым следствием этого рассудочного беспредела.
Да, осень будет особенно трудной. Фредерик не любил желтеющих листьев, хмурого неба и вообще…
Это время года самим своим присутствием внушало ему мысль о смерти. Раньше ему с виртуозной ловкостью удавалось не замечать болезненных симптомов природы. Но злополучная встреча сделала Фредерика сентиментальным.
Вспомнилось прошлое, веселые семейные праздники. И этот огромный дом в Версале показался еще более никчемным. Зачем роскошь, столько комнат? Для кого эта показная пышность? Конечно, жене они тоже не нужны — ей лишь бы добраться до любимого сада. Иногда Фредерика удивляло, как мадам Тартавель удается чуть ли не в одиночку (взяли только двух садовников, да и те не особенно усердствовали) поддерживать идеальный порядок. День и ночь она пропадала среди клумб, оттененных аккуратно подстриженными кустами и деревьями. А эти дорожки…
Но Фредерик знал, почему супруга с таким рвением предается этому некогда не очень любимому занятию. Причина была та же, по которой хозяин дома целыми днями пропадал в конторе, хотя ее годами отлаженный механизм работал как часы и не требовал его присутствия.
По крайней мере, столь частого и продолжительного. Разлад в семье после разрыва с сыновьями. Мадам Тартавель всю свою жизнь повиновалась мужу. Он же взамен выполнял любые ее желания и прихоти. Но, когда Жанлен и Жак укатили в Амстердам, даже не попрощавшись, она принялась упрашивать Фредерика помириться с ними. Взять свои слова обратно, извиниться. Никогда раньше она не позволяла себе ничего подобного. В доме действовала доктрина: воспитанием сыновей занимается отец. Никаких женских сюсюканий, иначе можно безнадежно испортить мальчиков. Мать пробовала защищать их, но большей частью эти попытки так и оставались попытками. Авторитет Фредерика был непререкаем. Но вот теперь речь шла уже не о воспитании детей. Столкнулись взрослые. Их принципы, интересы. А Жак и Жанлен слишком хорошо усвоили непреклонность воли, которой так выделялся их отец. Однако в них она приобрела характер почти ослиного упрямства.
Нет, мадам Тартавель не высказывала ярого возмущения. Только просьбы, только слова, а потом и вовсе холодное молчание. Тему старались обходить. Прошло уже достаточно времени, но отчуждение между двумя людьми, столько лет прожившими душа в душу, нарастало буквально с каждым днем. Оба супруга старались. Фредерик пытался сломить в себе гордыню в угоду жене, а она — забыть, закрыть глаза на несправедливость к детям в угоду мужу. Но ничего не выходило.
Особенно тяжело было, когда мадам Тартавель находила в почтовом ящике злополучный чек, который то и дело сновал из Голландии во Францию и обратно. В конце концов Фредерик распорядился, чтобы почту приносили не домой, а к нему в контору. Но легче не стало, ведь это была последняя ниточка, связывавшая мать с детьми. Теперь не стало и ее. Жозефина отвлекалась от гнетущих мыслей своим садом. Она была матерью в полном смысле этого слова и ничем другим кроме семьи никогда в жизни не занималась. Никакой другой сферы самореализации. И вот дети выросли. Она до последней минуты лелеяла надежду, что Жак и Жанлен не покинут стареющую мать, не уедут из Парижа.
Как ни старалась она оправдать мужа, но простить ему вынужденную разлуку с сыновьями не могла. Да из-за чего, собственно, вышла ссора? Отец отказал им в главном, в свободе воли.
Но и его, однако, можно понять. Для кого столько лет он возводил нерушимое здание фирмы, лучшей нотариальной конторы в Париже?
И Жозефина молчала, чувствуя, что нельзя упрекать мужа.
Особенно тяжело было в дни рождений. Невыносимо тяжело. Старшие дети всегда приезжали с поздравлениями и подарками. Но места близнецов пустовали, вопиюще пустовали глянцем кожаных стульев, доводя мать до отчаяния.
Так или иначе, а разговоры за праздничным столом всегда сводились к вопросу: а как там поживают Жак и Жанлен? Старшие братья не ссорились с ними и располагали некоторыми сведениями о судьбах непокорных отщепенцев.
Жозефина слушала с особым вниманием, ловила каждое слово. И не без радости отмечала, про себя разумеется, тщательно скрываемый интерес Фредерика. Муж всеми силами пытался натянуть на лицо маску безразличного презрения, но складка на лбу, появляющаяся только в минуты особых волнений, выдавала его с головой.
Еще хуже бывало в их дни рождения. Мадам Тартавель однажды не выдержала и позвонила Жанлену, но выяснилось, что он в командировке, так прогнусавил автоответчик. Само собой, муж не узнал об этом звонке. Жозефина не решилась оставить сообщение…
И вот вчера муж вернулся из Гавра в каком-то подавленном состоянии. Он не выходил из своего кабинета, хотя ничем особенным занят не был. Мадам Тартавель знала это, поскольку несколько раз заставала Фредерика у окна — явный признак одолевающей мечтательности пополам с сентиментальностью.
Жозефина знала, что обычно задумчивое состояние мужа есть прямое следствие — а точнее, внешнее проявление мыслей о сыновьях. Вытерев руки, которые были черны от земли, она постучала в дверь кабинета.
— Войдите.
Его глухой голос настораживал еще больше.
— Фредерик, — начала Жозефина издалека. — Как считаешь, что заказать Полю, он едет в город, индейку или курицу? Или, может, запастись говядиной?
Фредерик растерянно смотрел на нее непонимающими глазами. Его словно вырвали из другого мира: как странно было слышать о столь прозаических вещах после философских, далеких от всего земного мыслей.
— Не знаю, дорогая, — пожал он плечами. — Как сама решишь. Мне все равно.
— А как думаешь… — Жозефина запнулась, но, помолчав, довела до конца начатую фразу. — Как думаешь, Жак… Жак и Жанлен приедут на годовщину нашей свадьбы? Ведь тридцать лет…
