Наверное, думала, что я решу сбежать на приближающейся остановке.
Штраф, который они выписали, а самое главное, слова, которые они говорили, стали моим самым страшным воспоминанием того времени. Я заяц, подлая оборванка, обманщица, меня сдадут в полицию, посадят, там с профурсетками, вроде меня, иначе разговаривают.
И штраф, эта белая бумажка, а как клеймо на самом видном месте. Наказание за нарушение. Штраф — это стыдно и неправильно.
Я была в панике. Я заикалась неделю, пила успокоительные и потом отрабатывала все это с психологом, чтобы вернуться в норму. Какое-то время панически боялась опаздывать, просыпалась ночью от страха, что не прозвонит будильник. Конечно, это всё сгладилось, прошло, но сейчас, видимо, после нервного срыва, сразило меня еще раз.
Сейчас я чувствую, что весь мой мир уходит из-под ног, потому что Леша играл нечестно, сколько нервов он мне потрепал, а теперь вот и Дима пошел по этой же дорожке. Да, во благо мне, но… Откуда мне знать, что будет дальше, если уже сейчас во мне бьется этот бешеный страх? Что-то изнутри, непонятное, не дающее свободно дышать.
— Алиса, мне очень жаль, что это сидит в тебе. Я не психолог, конечно, но… Просто посмотри со стороны. Кто не без греха? Дима любит тебя, он пошел на это ради тебя, потому что в борьбе с Санниковыми вы сами бы не выстояли. Это просто тяжелая артиллерия, к которой никто бы не прибегнул просто так. Она играла нечестно и заслужила это!
— Но, получается, Дима тоже играет нечестно. Он позвонил кому-то и сказал, что надо устранить проблему и оп — Санникова в тюрьме! Он… он как мой дед… Так нельзя поступать с людьми.
— Остановись, Алиса! Не впутывай сюда это. Твой дед и бабушка — это детские травмы, с ними надо пойти к психологу и отпустить уже вот это всё. Но Дима — это другое. Ты сама-то шантажировала своего бывшего, помнишь? Ты тоже пошла по кривой дорожке?
— Я не знаю. Я уже ничего не знаю, Ань. Может, и я пропащая?
— Ты решила, что шантаж это нормально, потому что Лёша стал вести себя странно, а потом оказался на стороне «пропащих» из-за измены. Димина-то вина в чем? Он и в восемнадцать тебе не изменял.
Я не сразу понимаю, что из глаз катятся слезы. Я рыдаю совсем бесшумно, но в три ручья, и мысли мои роятся в голове, как пчелы. Аня обнимает меня, успокаивает и в конце концов, после моих заверений, что всё нормально, оставляет меня наедине с собой.
Я всю ночь лежу без сна, смотрю в потолок и пытаюсь решить для себя, что я на самом деле думаю по этому поводу. Я ужасно скучаю, хочу под теплый бок и вообще, просто все обнулить и начать заново. Я люблю его, но что сильнее, эта любовь или мой страх?
И перед рассветом все-таки засыпаю.
Глава 48.
Что такое любовь? Это не только прекрасное чувство, но и зависимость, как говорила моя бабушка, а потом и мама. И я на самом деле это чувствую.
Чувствовала с Лёшей когда-то, теперь чувствую с Димой, и это пугает. Я беру отгул на работе и днем возвращаюсь домой, чтобы точно не столкнуться с ним, все обдумать спокойно и понять, как быть дальше.
Я точно обидела его этой ночевкой у Ани, да и вообще вела себя странно, но мне очень нужно было разобраться в себе. И вот я в его квартире, которую неосознанно уже называю домом, а решения так и нет.
Я сижу на ковре посреди гостиной, когда телефон оживает и высвечивает знакомый номер.
— Привет, Лёша.
Я не очень рада его слышать, но и страха у меня больше нет, напряжения тоже. Я почти спокойно беру трубку, даже с интересом, но и так знаю, что он хочет спросить. Странно, что спустя столько времени.
— Здравствуй. Удобно?
Его голос совсем не изменился, но в нем уже нет ноток сарказма, злости или горечи. Просто спокойный разговор давних знакомых, которые случайно встретились. Ностальгия проклевывается где-то в груди, но я поспешно давлю это странное чувство.
— У меня есть немного времени, говори, — киваю я трубке, хоть собеседник этого и не видит.
— Ты знаешь, что у нас происходит?
Ну да, это ровно то, о чем я подумала. Он звонит спросить, в курсе ли я и услышать в моем голосе, как я к этому отношусь. Причастна ли, рада ли, чувствую ли себя отмщенной.
— Да, об этом трубили в новостях, — расплывчато отвечаю я.
— Ты связана с арестом моей матери? — его голос звучит чуть более напряженно, чем секунду назад.
Что мне правильно ответить? Всю жизнь меня учили говорить правду, но это можно квалифицировать, как ложь во спасение. Ну и формально я просто поплакалась в жилетку Димы, а он рассказал об этом знакомому. Я ничего не делала, как и он сам.
А вот Нодар делал, но никому не стоит об этом знать.
Если я сейчас скажу, что мы причастны, это будет означать войну. Хочу ли я поставить Диму под удар? А себя? Конечно, нет.
— Нет, — говорю я, изо всех сил контролируя голос, но это кажется одним из подвигов Геракла. Я тут краснею, белею, меня бросает в пот и начинает трясти, но я упрямо вонзаю ногти в ладони и держусь. Или ты, или тебя, я это уже поняла.
— Как я понял, она решила подложить тебе свинью и буквально сразу после этого ее поймали на взятке. И ты хочешь сказать, что не причастна к этому? — его голос все еще звучит напряженно, но я всё для себя решила и не хочу дальнейшей войны, так что за секунду вспоминаю всё, что когда-либо знала о лжи.
— Лёш, я причастна, только если верить в большой бумеранг и кругооборот справедливости в природе. Я не рада, что так вышло, и уж точно не думала, что твоя мать промышляет взятками.
Я говорю почти правду о бумеранге, ведь я так на него надеялась все это время. И чистую правду следом, потому что, честное слово, совсем не рада. Наверное, чем больше говоришь фактов, тем достовернее выглядит ложь. Ну вот, теперь я лгунья и небо не рухнуло на мою голову. И все, что я считала правильным, сейчас рассыпалось на мелкие кусочки. Это был не так уж сложно, поступиться принципами ради своего будущего счастья. Особенно, раз эти принципы и не мои.
— Я не знал, что она пойдет вершить
