– Нет, – всхлипнув, ответила она, и доктор встревоженно нахмурился.
– Ну, ничего, ничего, не переживайте, – успокоил он ее. – Что-нибудь придумаем. – Он испарился, а вместо него возникла сестра, которая, без умолку болтая, измерила ей температуру, пульс и давление, а в самом конце сделала главное – вручила ей две обезболивающие таблетки.
– А как насчет чашечки чая? – спросила она, и Кэтрин в ответ благодарно улыбнулась.
– И телефон, будьте так добры.
Она позвонила в школу, положила трубку и стала себя жалеть.
Она попросила двух учительниц из школы принести ей чтиво, поскольку, боялась за свой рассудок, если придется целую неделю смотреть телевизор, и настроение ее заметно улучшилось, когда те появились с полными руками книг, массой школьных новостей и несколькими рисунками девчушек Кэтрин.
Кэтрин вертела рисунки так и эдак и пришла наконец к выводу, что ее состояние далеко не столь тяжелое, как можно подумать, исходя из этих рисунков.
– На одном я с ног до головы в гипсе и синяках, – рассмеялась она, демонстрируя листочек подругам, а после их ухода пристроила рисунки рядышком и всякий раз улыбалась, когда натыкалась на них глазами.
Она сама попросила принести ей книги, да потолще, но в следующие два дня, по мере того как боль понемногу стихала, ловила себя на том, что не читает, а постоянно думает о Доминике, представляет себе эту возникшую в его жизни женщину, гадает, насколько все у них серьезно. Ей нелегко дался вывод, что ее короткая связь с Домиником мало его затронула, раз он сумел так быстро выбросить ее из головы и с такой легкостью нашел ей замену.
Так даже лучше, без особого успеха убеждала она себя. Гораздо проще забыть мужчину, если знаешь наверняка, что тот забросил тебя, как ненужный хлам, в самый темный чулан своей памяти. Но от этих мыслей ей нисколько не становилось легче.
Кроме того, ее начала тревожить мысль о том, что с ней будет после больницы. Обе подруги заверили, что не бросят ее на произвол судьбы, позаботятся, чтобы в доме все было, да скоро, добавили они, она и сама сможет ковылять по дому. Но как же она выживет в своем пустом жилище, в одиночестве, без ее двадцати девчонок, которые всегда отвлекают ее от тоски?
Она положила книгу на живот и уставилась в окно. Там были ее работа, ее дом, ее сад – и бесконечная пустота, которая заменяла ей жизнь. Она услышала, как открылась дверь, и обернулась, радуясь любому обществу, пусть даже обществу болтушки сестры с термометром в руках, – и в следующий миг вся ее боль улетучилась под стремительным натиском адреналина, потому что перед ней, у белого встроенного шкафчика, стоял Доминик. Высокий, смуглый, сильный Доминик – единственный человек, которого она не хотела здесь видеть, потому что он был единственным, в ком она так отчаянно нуждалась.
– О, – сказала она без всякого выражения, еще не осознавая, что это Доминик во плоти стоит перед ней. – Что ты здесь делаешь?
– Что случилось? – Он огляделся в поисках подходящего места и в конце концов притащил себе стул и уселся рядом с постелью.
А тебе какая разница? – вертелось у нее на языке. В последний раз, когда я тебя видела, ты не мог дождаться, чтобы я убралась прочь из твоего дома. В последний раз, когда я слышала твое имя, его упомянули в связи с другой женщиной.
– Я разбила машину, – тупо ответила Кэтрин и принялась теребить кончик косы, избегая смотреть ему в глаза. – Погода была очень плохая, а я, сделала чересчур резкий разворот. Ну, с любезностями покончено, теперь, будь так добр, ответь мне, что ты здесь делаешь? Откуда тебе вообще известно, что я в больнице?
– От Клэр, – тяжело выдохнул он и, откинувшись на спинку стула, вытянул свои длинные ноги так, что почти уткнулся носками в белую тумбочку у самой ее кровати. – Она попросила меня помочь ей с открыткой для тебя. – Он выудил из внутреннего кармана пиджака сложенный листок бумаги. Сверху красовался прелестно-несообразный домик с садом, а внутри она обнаружила пожелание здоровья, написанное по-детски крупным почерком. Строчки разбегались в разные стороны и пропадали у самого края листочка. Кэтрин улыбнулась, но улыбка эта исчезла так же быстро, как и появилась.
– Никакой необходимости не было лично его приносить, – натянуто произнесла она и пристроила листок поверх всех остальных рисунков.
Хвала небесам за то, что у нее есть заботливые друзья – единственное утешение одинокой женщины.
– Верно, – прозвучало в гробовой тишине его согласие, – никакой необходимости не было. – Он вздохнул и провел рукой по волосам необычно нервозным жестом. Кэтрин проследила за его рукой холодно и отстраненно.
– В таком случае, зачем ты пришел?
– Что ты собираешься делать, когда выйдешь отсюда? – Он обошел ее вопрос с такой небрежностью, что Кэтрин вскипела от злости.
– Это тебя не касается, – отрезала она хладнокровно, гордясь собой за то, что сумела собраться. Какая жалость, что в прошлом хладнокровие подводило ее. Неплохо было бы ему появиться, когда она изо всех сил сражалась со своим влечением к этому человеку.
Он ничего не ответил, хотя ему стало явно не по себе.
– Передай Клэр мою благодарность за открытку.
– Доктор сказал, что дома за тобой некому будет ухаживать.
Кэтрин густо покраснела и яростно сжала пальцы в кулаки.
– Какое ты имел право задавать подобные вопросы моему врачу? – процедила она сквозь зубы.
– Он посчитал, что я мог бы помочь.
– Да-да, помочь ты можешь. Ты можешь оказать огромную помощь, если сейчас же уберешься отсюда. Мы уже все сказали друг другу.
– Ничего подобного. – Доминик скрестил на груди руки и устремил на нее взгляд. – Мы даже и не начали еще ничего говорить друг другу. – Его глаза смотрели на нее с ледяным спокойствием, как будто он только что бросил перчатку и теперь настраивается на неизбежную дуэль.
– Послушай, уйди, – устало сказала она. – Сейчас мне это не по силам. – Она медленным движением приподняла дрожащую руку и опустила ее на лоб.
– Кэтрин, – сказал он, не меняя вызывающего тона, – я приехал отвезти тебя домой.
– Я возьму такси, – заявила она, глядя не на него, а вниз, на белоснежный пододеяльник. Откуда только подобная тяжесть в здешнем постельном белье? – думала она. Может, персонал намеренно добивается, чтобы пациенты не залеживались и освобождали койко-места другим больным?
Он встал, обошел кровать и открыл дверцу гардероба. А потом принялся доставать ее вещи и запихивать их в сумку, а Кэтрин, раскрыв от ужаса рот, смотрела на эту сцену.
– Что ты себе позволяешь, черт побери? – взвизгнула она. Она бы выпрыгнула из постели, но переломы, к сожалению, не допускали резких движений… – Мне разрешено быть здесь до завтрашнего вечера! – повысила она голос до разумных пределов, не желая вызвать появление встревоженных медсестер.
