Вэла пристально смотрела на герцога, и в ее глазах было столько благодарности и счастья, что они светились едва ли не ярче свечей, освещающих зал.
Герцог улыбнулся.
— Как-то вы сказали мне, что получать знания — это все равно, что считать звезды. Их слишком много, и невозможно пересчитать их все, но каждая звезда по-своему прекрасна.
— Вы помните, что я вам когда-то говорила? — поразилась Вэла.
— Я помню все, что вы мне говорили, — нежно произнес герцог. — А теперь я хочу, чтобы вы помогли мне считать совсем другие звезды.
Вэла озадаченно на него посмотрела.
— Вы многому научили меня, моя любимая. Благодаря вам я узнал такие вещи, о которых никогда прежде даже не задумывался.
— Я бы очень хотела… чтобы это было правдой, — смутилась Вэла, решив, что он над ней подшучивает, — но едва ли это возможно.
— Но это правда! — настаивал герцог. — Вы умеете так увидеть самые простые вещи, что они начинают казаться прекрасными и волнующими. Вы проявляли бесконечную доброту и понимание, общаясь с людьми, которых никогда не было в моей жизни и которых я никогда, до сегодняшнего дня, не понимал и не знал об их проблемах.
Поражаясь своей горячности, герцог подумал о том, как счастлив был бы Фредди, если бы мог услышать его сейчас. И тут он вспомнил, что еще не объяснил своей жене причину, по которой он ехал в Йорк.
— Если я смогла… помочь вам в чем-то, — сказал Вэла смущенно, — это для меня самое большое счастье. Но только вы такой мудрый, храбрый и так все хорошо понимаете… Я чувствую, что никогда не смогу сравняться с вами в ваших знаниях… Я бы очень хотела, чтобы вы научили меня… многим вещам.
— Есть один урок, — понизив голос, проникновенно сказал герцог, — который я мечтаю вам дать.
— Какой? — наивно спросила девушка.
— Мне кажется, вы знаете ответ. Это урок любви, моя прелестная, милая женушка. И, судя по тому, о чем вы просили рассказать меня, сидя там, у ручья, я точно знаю, что по крайней мере в этом вопросе вы совершенно несведущи. Поэтому нам придется начать наш урок с самого начала.
Он подождал, пока ее щеки залились алым пламенем. Ее смущение было так прелестна, что он не мог отказать себе в удовольствии насладиться этим зрелищем. Но на этот раз выражение ее глаз застало его врасплох.
Вэла молчала, и герцог, с трудом подавив отчаянное желание тут же заключить ее в объятия, произнес, стараясь казаться спокойным:
— Мне кажется, нам пора подняться в гостиную.
— Да, конечно, — быстро сказала Вэла. — Должна ли я сейчас уйти и оставить вас пить вино… одного?
Почувствовав, что допустила какую-то ошибку, она быстро добавила:
— Боюсь, что, поскольку в предыдущие дни я этого не делала, вы могли подумать, что я несведуща также и в правилах хорошего тона.
— Я могу подумать только одно: вы самая восхитительная, самая чудесная, самая соблазнительная женщина на свете! Но нам будет гораздо удобнее разговаривать, когда нас не будет разделять стол.
Вэла встала, все еще смущенная и растерянная, и не смела поднять на него глаза, пока они следовали через весь зал к двери.
Затем они миновали коридор, увешанный портретами предыдущих архиепископов, едва ли замечая что-либо вокруг себя.
Когда они вошли в гостиную, то Вэла вдруг отметила, что здесь прохладно и пахнет цветами. Ее разгоряченных щек коснулся свежий, наполненный ароматами воздух.
Хотя в комнате горели свечи, одно французское окно, выходящее прямо в сад, не было задернуто портьерами. Стеклянные створки были открыты, словно, приглашали спуститься в вечернюю прохладу сада.
Вэла медленно подошла к окну.
Солнце уже скрылось за горизонтом, но его отсвет все еще заливал темнеющее с каждой минутой небо, на котором одна за другой зажигались звезды.
Вэла взглянула на звезды, а герцог тем временем не мог отвести восхищенного взгляда от ее точеного профиля. В свете свечей ее лицо казалось полупрозрачным, словно светящимся на фоне погрузившегося во мрак сада.
— Посчитайте свои звезды, любовь моя, — тихо сказал герцог. — И когда вы скажете мне, сколько их там, я расскажу, как много нам еще предстоит узнать.
— Вы снова смеетесь надо мной, — упрекнула мужа Вэла. — А все потому, что я однажды вам сказала, что меня интересуют только знания и что… все остальное… не кажется мне важным.
— А теперь вы, возможно, обнаружили, что были не правы? — с улыбкой предположил герцог.
— Вы же сами знаете…
— Но, быть может, вы расскажете, что вам теперь кажется важным? — продолжал он настаивать, приближаясь к ней.
Внезапно она всем телом ощутила его близость, его голос завораживал, повергая в состояние странной истомы и неясного томления. Ей было и жарко, и холодно одновременно. Девушка едва смогла шепотом произнести:
— Вы смущаете меня.
— Вы не представляете себе, как я люблю, когда вы смущаетесь, — прошептал герцог ей на ухо. И от звуков этого бархатного голоса ее охватила дрожь. — Но я все-таки жду ответа на свой вопрос.
— Но это очень трудно… ответить, потому что вы сами… мне еще ничего не сказали.
Герцог улыбнулся, по достоинству оценив, как ловко она избегала ответа, и еще он подумал, что одна из причин ее очарования заключалась в этой ее неуловимой, ускользающей недоговоренности.
— Мне кажется, вы забыли, — все тем же волнующим шепотом произнес он, — что дважды сегодня обещали во всем слушаться меня.
— Я ничего… не забыла. И вы тоже дали определенные обещания.
— Хотите, чтобы я повторил их в третий раз?
Она наконец перевела взгляд на мужа, а он нежно произнес:
— Любить и заботиться, отныне и навсегда. И это именно то, что я намерен делать, Вэла.
С этими словами он обнял ее за талию и притянул к себе. И тут же почувствовал ее дрожь, которая передалась и ему. Она была такой нежной, такой податливой в его руках, и он так долго сдерживался…
Но затем герцог вспомнил: хотя им обоим казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как они вместе, всего два дня назад она говорила, что не хочет выходить замуж.
Он думал, что она уже переменила свое мнение на этот счет, но все же хотел быть в этом уверен. Поэтому вместо того, чтобы поцеловать ее, как бы ему этого ни хотелось, герцог спросил:
— Тогда послушайте меня, моя драгоценная женушка, потому что я хочу сказать кое-что очень важное.
— Что… вы хотите сказать? — спросила Вэла с таким страхом, словно ожидала услышать нечто такое, отчего должно разбиться ее сердце.
Но герцог истолковал ее страх по-своему.
— Не надо бояться, любовь моя. В этом нет ничего страшного. Потому, что я люблю вас, и еще потому, что хочу, чтобы вы были счастливы… но, как все эгоисты, я хочу, чтобы вы были счастливы только со мной.
