градус моего настроения, несмотря на полную жопу со всех сторон, взлетает до небес. Не прекращаю улыбаться всю дорогу, пока задумчивый мужчина уверенно направляет автомобиль в сторону моего дома. Зато уже в квартире…
— Я, конечно, предполагал, что ты у меня, Ве-ра, девочка ревнивая, — наступает Арский, сужая серые всё подмечающие глаза, — но надеялся, что хоть чуть-чуть мне доверяешь.
— Доверяю, — мотаю головой, но при этом уверенно пячусь задом.
Снова без каблуков я — маленькая, а Витя — огромный.
Не страшно, волнительно.
— Так доверяешь? Что из маленькой язвочки превращаешься в большую кусачую злюку, когда мне звонит другая женщина?
— Другая женщина или бывшая возлюбленная?
Складываю руки на груди, вскидывая подбородок.
Начнет защищать Маркову — точно покусаю!
— Бывшая невеста, Ве-ра. Не возлюбленная. Не путай.
— А есть разница?
— Огромная.
— И в чем же?
— В том, что на неё мне на-пле-вать. И я не желаю делать ЕЙ искусственное дыхание рот в рот, как ты ре-ко-мен-ду-ешь.
Наступает сильнее.
— А кому желаешь? — делаю еще шаг назад и икрами врезаюсь в основание кровати.
Напряжение сковывает все тело. Сама не замечаю, как глубоко и часто дышу. А Арский подмечает. Наклоняется ниже, ловя дыхание, и ехидно улыбается.
— Одной гордой, хорошо зарабатывающей малявке с острым язычком.
— Я…
— Ты, Ве-ра, — не дает договорить и вдруг становится очень серьезным, когда обхватывает меня за талию, не позволяя свалиться на постель, — ты можешь рассказать мне обо всем, что тебя беспокоит. Я же чувствую, что что-то происходит, но ты отчаянно молчишь. Орлова, обещаю, я помогу. Решу любой вопрос, просто не убегай. Доверься мне…
— Но… — божечки, как сложно…
Открываю рот… дергаю губами… касаюсь пальцами широкой груди, где громко и уверенно стучит его сердце, тону в плавящейся стали безумно-притягательных глаз… хочу признаться… излить душу и… не могу.
Он так мне сейчас нужен, как глоток воды заблудившемуся в пустыне. А если узнает правду — какова вероятность, что не оттолкнет, не отступит?
— Витя, поцелуй меня, — прошу мужчину, чувствуя, как волны раздрая подкидывают и дерут на части.
Не выдерживаю ожидания, сама тянусь первой.
Пусть будет одна ночь. Эта ночь, только наша. Без горечи прошлого и, может быть, без будущего, но она будет.
И кто знает… вдруг мы переспим, и наша ненормальная тяга друг к другу развеется к утру. И я легко смогу его оттолкнуть, чтобы спасти…
Так сильно я ошибаюсь впервые.
— Внимательно, — звучит из трубки вальяжно-уверенное.
Отстраняю ее от уха и, как сова, хлопая глазами, еще раз проверяю правильность набранных цифр.
Вроде всё верно, номер Дениса, а голос из динамика раздается такой, будто я в пресыщенного жизнью мажора без спроса палкой тыкаю.
Черт! Так он же и есть мажор! Озаряет меня подзабытая истина.
Мысленно хлопаю себя по лбу и, хмыкнув, бодро заявляю:
— Привет, это Вера.
Секундная пауза, за время которой степенность и жеманство Горина куда-то испаряются, потому что…
— О, привет, верная. Рад слышать! — звучит весело и игриво. — Неужели вспомнила про бедного студента? Ну, точно дождь пойдет!
Подкалывает не старый знакомый.
Улыбаюсь. Ну точно, язва-Дениска.
— Сплюнь, я солнышко люблю, — отбиваю мгновенно, но в окно при этом выглядываю. Вдруг у Горина и на небе подвязки есть. Сейчас как договорится, и хлынет ливень.
В Питере — это плёвое дело. Утром густой туман и морось, к обеду — солнце, а вечером — шквалистый ветер с дождем.
Будто кто-то с хреновым характером не музыку, а погоду в Северной столице заказывает и заодно услуги МЧС спонсирует, которое шлёт сообщения о штормовом предупреждении чаще, чем Сбер новости с номера 900.
— Я ж обещала к выходным позвонить, а сегодня пятница, — пожимаю плечом, пусть он этого и не видит. — Ты как? Свободен вечером? Покатаемся?
— Для тебя свободен, Ве-ра, — ни секунды не раздумывая, и следом уверенно. — Мы же забивались заранее.
— Отлично, — выдыхаю, не скрывая радости, и, обговорив время и место встречи, кладу трубку.
Боже, как же всё задрало! Так и хочется выбить на часах стекло, сдвинуть маленькую стрелку на несколько цифр вперед и свалить наконец из этого жуткого места.
А ведь утро так классно начиналось. С легких поцелуев, постепенно перешедших в настойчивые и ненасытные, с совместного душа, завершившегося жарким слиянием и громкими стонами, с самого обычного завтрака, показавшегося пищей богов, потому что готовили мы его с Арским в четыре руки.
А потом эта чертова работа!
И Игнатов, заявившийся в мой кабинет с едкой ухмылкой на искривленных губах:
— Ну как, Веруня, хорошо ночью потрудилась? Уговорила Виктора подписать договор или удовлетворять разучилась?
Гад!
Какой же он гад!
Еле сдержалась, чтобы в его мерзкую рожу не швырнуть печатью, которой документы штамповала. А ведь он так и напрашивался, чтобы я не промахнулась.
Хорошо, Мамаев прискакал, чтобы на меня очередной ворох задач спихнуть, а после и Ванюшу отвлек, которого какой-то субподрядчик потерял. Иначе… не знаю, что было бы иначе, но что-нибудь однозначно да было.
Всегда считала, что нервная система у меня нормальная, даже чуть-чуть резиновая. Терплю долго, взрываюсь не мгновенно. Но всему, как оказывается, бывает предел. Мой наступил, когда идиот-бывший меня чисто и конкретно в шлюхи записал и решил, что имеет право унижать и гнобить, как какую-то уличную девку.
Фиг он угадал!
Как и папаша его мерзкий, через секретаршу назначивший мне встречу на шестнадцать сорок, когда по пятницам мы работаем до шестнадцати пятидесяти.
Ага, сейчас. Прямо спешу и падаю, на ходу расстегивая пуговки на блузке.
Ждите дальше, Сергей Сергеевич, вам полезно.
Отталкиваюсь руками от подоконника, у которого даже не припомню сколько успела простоять, прежде чем набрала Горина, и разворачиваюсь. Неторопливым взглядом осматриваю свою маленькую личную территорию и прикусываю нижнюю губу.
Я буду по ней скучать, это правда. Но ничего. Переживу.
Не стоит моя должность и это место того, чтобы терпеть к себе пренебрежительное отношение. А статья… пусть Ванька вешает на меня что угодно, если сумеет. А там, глядишь, и себе что-нибудь за соучастие заработает, и папашу с небес на землю спустит.
Мы еще повоюем. За так я себя обижать не позволю. Стану сопротивляться и огрызаться. Не зря же столько лет училась, а не штаны за партой просиживала.
А то, что Витя правду узнает и не простит… значит, так суждено.
Морщусь.
Себе-то признаться можно. Ненависть в глазах Арского — единственное, что реально свалит с ног и разрушит до основания, потому что… потому что зацепил, пролез в нутро, и по-хозяйски обосновался. Я же
