А тут еще Саманта, проявляя невиданную сдержанность, ни разу не поинтересовалась причиной ее внезапного исчезновения с вечеринки. Это настораживало Джулию, она находила тому единственное объяснение: все тот же Филипп как добрый ангел-хранитель оградил ее от вопросов, поведав семейству Барлоу кое-что из предыстории случившегося. Он же рассказал Джулии о переживаниях Пайлы.
— Она винит себя так же, как и ты. Думаю, вам обеим стоит встретиться и хорошенько поговорить.
Джулия вздрогнула, как от удара:
— Вряд ли затея оправдает себя. Нам абсолютно не о чем говорить.
— А жаль. Вы могли бы здорово помочь друг другу.
Филипп явно не собирался сдаваться, однако и не показывал, что у него на уме. К концу недели, когда Мануэль пробыл в больнице уже восемнадцать дней и значительно поправился, Филипп пригласил Джулию поужинать у себя дома.
— Скромный домашний ужин, только ты и я, хорошо? Думаю, сейчас тебе не хочется идти в ресторан, а перемены нужны нам обоим.
И она согласилась. Более того, она с нетерпением ждала предстоящей встречи, когда можно расслабиться и не скрывать своих чувств. Для ужина она выбрала простую бирюзовую блузку, волосы оставила распушенными и пустилась в путь.
Филипп жил в большой, со вкусом обставленной квартире, но все же не такой элегантной, как у Мануэля. Он признался, что давно собирает предметы старины, однако не они привлекли внимание Джулии. На небольшом диванчике в полутемном углу сидела девушка и пристально смотрела на вошедших. Джулия обернулась к Филиппу, как бы протестуя, затем передумала и поздоровалась. Пайла Кортез — а на диване сидела именно она — смущенно ответила. В почти пуританском шелковом темно-зеленом платье с длинными рукавами и юбкой ниже колен она выглядела непривычно молодо.
— Дядя Филипп решил, что мы должны познакомиться поближе, — поднимаясь навстречу Джулии, довольно холодно пробубнила она. Прежние наглость и надменность исчезли из ее облика, уступая место невинной детской угрюмости.
Джулия немного растерялась:
— Филипп… Почему… почему вы не предупредили меня?
— Потому что иначе ты бы не пришла, — просто ответил он. — Пайла, налей Джулии выпить, а я пойду посмотрю, все ли в порядке на кухне.
— Сядьте, я не укушу вас. Что вы хотите?
— Шерри. — Джулия поджала губы и отвернулась. «Почему все Кортезы ведут себя так, словно они хозяева жизни?» — подумала она.
Отхлебнув принесенный напиток, она все же уселась и даже приняла из рук Пайлы сигарету. Обе молчали, и Джулия принялась с притворным интересом изучать комнату. Пайла же тупо смотрела в пол, видимо собираясь с мыслями, и наконец выдавила:
— Полагаю, я должна извиниться перед вами.
— Совсем не обязательно, я не пострадала.
И снова воцарилось неловкое молчание. Джулии было искренне жаль девочку. Та нервно ерзала на диване, машинально чертя на полированной поверхности столика какие-то узоры. Вдруг ярко-красный ноготь застыл.
— Да, пострадал отец.
— Как… как он? — обеспокоенно спросила Джулия, глубоко затягиваясь дымом.
— Поправляется. Ему не нравится в больнице. Через несколько дней его привезут домой. Не знаю, может быть, ненадолго ему понадобится сиделка. В любом случае дома просторно, и он сможет заниматься музыкой. Ему ее очень не хватает.
Пайла спотыкалась на каждом слове, и Джулия решила ободрить ее.
— Наверное, и тебя тоже?.. — ласково спросила она.
— Я во всем виновата! — Пайла вскочила на ноги. — Дядя Филипп говорит, что вы вините себя — и напрасно. Если бы я не оскорбила вас тогда, вы бы никогда не убежали и…
— Пайла! Пожалуйста, перестань. Ты ни в чем не виновата. Я… я поступила ужасно глупо, вскрикнула, спугнула оленя, и он выбежал на дорогу. На этом история заканчивается. — Она грустно улыбнулась. — Раз твой отец поправляется, тебе не в чем себя упрекать. Кроме того, если тебе так легче, у тебя будет масса времени искупить вину, когда он выздоровеет.
— Спасибо, что успокаиваете меня, но этого недостаточно. — Несмотря на обманчиво взрослую внешность, Пайла оставалась ребенком. Она горько всхлипнула, пряча лицо в ладонях, и просопела: — Я боюсь. Отец никогда не простит меня!
— Мануэль? — Джулия ничего не понимала. — Но почему?
— Он притворяется, что ему все равно, а ему не все равно!
Девочка рыдала, все больше загоняя Джулию в тупик непонимания. Что же делать? Она поднялась и осторожно подошла к Пайле. Что ей сказать, как успокоить? Она — такая непредсказуемая, непостоянная, что Джулия боялась приближаться, точно Пайла могла наброситься на нее, как раненые звери иногда набрасываются на своих спасителей. Все же, положив руку ей на плечо, она слегка тряхнула ее:
— Пайла, что ему не все равно? Что-то, что не имеет отношения к аварии, да? За аварию он тебя не винит, я знаю. Это не похоже на Мануэля. Да ты и сама знаешь, что не похоже. Ну же, Пайла!
Девочка подняла заплаканное личико.
— Авария здесь ни при чем, — зло взвизгнула она. — Неужели вы думаете, что он беспокоится о себе? Каким бы он ни был, он не эгоист! Не знаю, что уж вы себе о нем возомнили!
— Я знаю, что не эгоист, успокойся. — Ей самой не помешали бы добрые слова, впрочем, Пайле сейчас явно хуже, поэтому Джулия держала себя в руках. — Пайла, расскажи мне, что случилось. Может быть, Долорес опять вмешалась. — Слова застревали в горле, а говорить тем не менее надо. О Господи, помоги!
— Нет, — раздался сдавленный шепот, — не Долорес. Она вообще уехала. Отец прогнал ее прямо из больницы. Она прилетела домой, собрала вещи и так же молниеносно умчалась. Сначала я не поняла, в чем дело, а теперь понимаю. Вот в чем проблема…
Джулии совсем не понравился ее резкий тон и колючий взгляд, в груди тревожно закололо, и она тяжело сглотнула.
— Я боготворю отца, — продолжала Пайла. — Но я ревную, как полная дура. Моя жизнь не всегда была такой чистенькой и благополучненькой, как твоя. Семь лет я прожила с матерью, еле-еле сводя концы с концами, порой не зная, буду ли сегодня есть или нет. Мать интересовали только мужчины, а не собственная дочь. Вы знаете, что такое голод? Что такое жить, как мы? Вам никогда не приходилось страдать по-настоящему, скажите, если это не так. А моему отцу приходилось, всем нам приходилось. Вот только мне повезло, я выбралась оттуда. Мануэль выдернул меня из болота нищеты, потому что любит меня и хочет загладить вину молодости, когда он шиковал, а мы умирали с голоду. Впрочем, он не нарочно бросил меня с Консуэллой — это моя мать, — сам он не смог бы позаботиться о ребенке, он устраивал свою жизнь, и нахлебники были ему не нужны. Он рьяно стремился к успеху и достиг его, потом вернулся и забрал меня. Неужели вам кажется странным, что я изо всех сил пытаюсь удержать то, что имею. Я не хочу возвращаться в кошмар моего детства.
