— Я должна тебе кое-что рассказать.
Ван ничего не ответил. Он просто сидел и ждал.
— Это о Тоби. — Гвинет напряглась всем телом. — О, Ван, я так долго готовилась, а теперь у меня все из головы вылетело. Но он — мой собственный ребенок. Тоби — мой сын.
Повисло молчание. Потом Ван произнес:
— Не убивайся ты так, милая. Я знаю. Я знал почти с самого начала.
Гвинет притихла.
В комнате стояла звенящая тишина. Наверное, именно это слышит человек, который стоит на краю мира и смотрит в вечность.
Потом она почувствовала, как муж поднял ее, усадил на колени и крепко обнял.
Но прошло немало времени, прежде чем прозвучали первые слова.
— Как ты узнал? — прошептала Гвинет.
Муж помолчал еще немного, а потом медленно, словно тщательно вспоминая каждый шаг, повел свой рассказ:
— Думаю, поначалу это было интуитивное подозрение. Я знал, что Тоби имеет для тебя какое-то значение или что он может занять большое место в твоей жизни. Признаюсь, мне это было не по душе. Именно поэтому я так резко отказал тебе, когда ты впервые завела разговор о том, что хочешь взять его домой. Я просто чудовище, правда? — Он прижался к ней щекой.
— Нет, никакое ты не чудовище, ты — добрый, милый и замечательный.
Он тихо рассмеялся:
— Не совсем точное описание, ну да ладно.
— Расскажи, как ты узнал наверняка.
— Это было во время пожара. Когда ты упала и потеряла сознание, думаю, у тебя в голове застряла последняя мысль: как ты звала Тоби…
— Да, наверное. Я кричала, говорила, чтобы он прыгал, что я поймаю его.
— Да. Ты снова и снова повторяла это, но уже совсем другими словами, любимая моя: «Прыгай, Тоби, прыгай! Мамочка поймает тебя!»
— О, Ван! — Слезы снова покатились из глаз Гвинет. — Неужели я так и говорила?
— Не знаю почему, но с самого первого мгновения я был уверен, что это не фантазия и не желание. Это чистая правда. Ты действительно была его матерью. Я пытался убедить себя, что иногда люди в состоянии шока могут говорить весьма странные вещи. Но это не помогало. Я знал, что Тоби — твой сын, именно поэтому он так легко нашел путь к моему сердцу.
Гвинет повернулась и поцеловала его:
— Неужели это говоришь ты, Ван!
— Но так оно и есть. Что толку притворяться? Я не могу любить тебя и не любить твоего ребенка.
Гвинет благодарно прижалась к мужу. Именно этими словами она и убеждала себя — с надеждой, безнадежно. Представляла, как это произойдет, потому что так сильно этого желала, но в глубине души знала — ничего подобного никогда не случится.
— Ван. — Гвинет даже теперь не могла поглядеть ему в глаза. — Наверное, это был страшнейший шок.
— Да. Думаю, в других обстоятельствах я был бы готов убить тебя на месте. Но тогда я не мог позволить себе такую мелодраму, Гвен, потому что ты и вправду чуть не умерла. Ты была на волосок от смерти, и я понял, каково это — потерять тебя на самом деле. Болезнь была намного хуже, чем ты себе это представляешь, просто мы ничего не говорили тебе. Я сидел у твоей постели, а ты снова и снова твердила одно и то же, раз за разом выдавая себя. Сперва я не мог думать ни о чем, кроме того, как это ужасно. Потом я увидел, как ты страдаешь. У меня не было никакого выбора. И понемногу я начал осознавать, через какие муки ада тебе пришлось пройти. Видеть своего ребенка и знать, что ты никогда не получишь его.
Ван замолчал, припоминая свои чувства, потом продолжил:
— Не знаю уж, как и почему — ведь я не из тех, кто легко прощает, — но меня обуяло страстное желание дать тебе то, о чем ты так мечтаешь. Я хотел, чтобы ты жила со своим ребенком и тебе не пришлось бы больше так сильно страдать.
Гвинет снова заплакала, но на этот раз тише.
Ван гладил ее по волосам.
— Не плачь, любовь моя. Мне тоже было чему поучиться.
— О нет! — прошептала Гвинет. — Нет. Ты всегда был таким. Понимающим и справедливым, ты такой великодушный, Ван!
— Нет, милая, сперва я думал так: «Я разрешу ей взять ребенка, но теперь уже все будет иначе».
— Но это же нормально!
Ван покачал головой:
— Недолго же это продлилось. Такое же мелодраматическое заявление, как и то, когда я говорил тебе, что сверну шею любому, кто осмелился целовать тебя.
— Ван, я так часто вспоминала эти слова! И от этого мне становилось страшно и стыдно. Я все думала, что же ты тогда сделаешь со мной, если узнаешь правду. Я притворялась, обманывала и скрывалась от тебя только потому, что до смерти боялась рассказать правду и потерять тебя.
— Прости меня, дорогая моя. Это я во всем виноват.
— Нет же, Ван! Это просто абсурд! Это все потому, что я такая малодушная.
Ван поцеловал Гвинет в мокрую щеку:
— Знаю, каково тебе было, потому что прекрасно помню, как я думал в начале нашей совместной жизни. Ясно, что ты считала, что другой реакции с моей стороны нечего ждать. Но все изменилось, Гвен. Я понял, что не только хочу вернуть тебе Тоби, но и хочу оградить тебя от ненужных тревог и волнений, от дурацких объяснений и признаний. Просто хотел, чтобы ты была счастлива, и если для этого есть единственный путь — так тому и быть.
— Бог ты мой! Так вот почему ты не позволил доктору Келлаби достать записи про Тоби?
— Да. Ты ведь была ужасно напугана, так ведь?
Гвинет кивнула:
— О, Ван! Немудрено, что мне казалось, что само Провидение охраняет меня!
— Угу. — Ван улыбнулся, видно было, с каким удовольствием он припоминает «счастливые случайности». — Я — твое Провидение.
Она от души засмеялась и покрепче прижалась к мужу:
— И тебя больше не глодали сомнения?
— Гвен, я думал, что все будет хорошо, пока я не знаю, кто отец ребенка.
Гвинет напряглась, но Ван лишь крепче сжал ее в своих объятиях.
— Все нормально, милая. Даже это вышло не так, как я рассчитывал. Я был дураком и не видел очевидного. Я говорю про Терри. Мне давно бы следовало догадаться, но я словно ослеп. Может, и были какие-то подозрения на его счет, но прозрение наступило неожиданно…
— Когда?
— У Паулы дома, когда этот вонючий скунс начал плести ерунду о матери Тоби.
— О, Ван! О, Ван! Ты просто чудо! Так ты поэтому так разозлился? Я все думала, как же это трогательно — мой муж бросается на защиту жены и даже не подозревает об этом. Но то, что ты знал…
— Я хотел встать и прибить этого мерзавца прямо на месте, но какой в этом был толк? Тебе это не пошло бы на пользу. А когда я успокоился, то понял — нет абсолютно никакой разницы в том, знаю ли я, кто это был или нет. Ты — моя любимая и всегда ей останешься. Ты под моей защитой. И я не хочу, чтобы тебе пришлось снова испытать это унижение. Я хотел лишь одного — чтобы ты была счастлива и чувствовала, что тебе и Тоби ничего не грозит, что у вас есть на кого опереться.
