Лицо Марко побелело.
— Ты так считаешь, Полли?
— Как же иначе? — выкрикнула она срывающимся голосом. — Я плохо соображала… — Она смолкла, заметив, что лицо его заволокла темная туча.
— Очевидно, — сказал он в звенящей тишине, — тебе и впрямь надо было быть не в себе, чтобы оказаться в постели с кем-то из клана Даретта.
Марко направился к двери.
— Извини, Полли. Мне надо позвонить. Оставайся здесь. Подожди меня…
Оказавшись в одиночестве, она какое-то время сидела, упершись взглядом в закрывшуюся дверь. Затем, закрыв глаза, попыталась обдумать ситуацию.
Непонятно, что означает горечь, пронизывающая все слова Марко. Ясно лишь одно: нельзя позволять себе никаких романтических бредней о высокой любви и счастье, расстроенном злыми кознями и непониманием. Тогда, в своей университетской комнате, Марко достаточно прозрачно выразил свое отношение, выскочив из комнаты, бросив ее как ненужную вещь. Ему были отвратительны и он сам, и она, вот почему она, не теряя времени, уехала, проложив между ними расстояние, настолько большое, насколько это было возможно. Что бы он теперь сказал, узнав всю правду?
Она снова вернулась к тем памятным выходным.
Полли училась в университете в Норвиче и по приглашению подружки, слушающей курс медицины в Кембридже, приехала к ней на Летний бал. Она не знала, что Марко будет там как один из приглашенных выпускников, которым на это время университетом предоставлялись комнаты.
На балу парень по имени Руан из группы студентов-медиков упорно ухаживал за Полли. Он был симпатичным, но ей совсем не нравился. Ее отталкивало его развязное поведение. Но после выпитого бокала шампанского она оказалась в темном углу университетского двора во власти потных рук Руана. В голове ее шумело, ноги подкашивались, глаза заволакивало пеленой.
Смутно она осознавала, что Марко присутствует на балу.
Они не видались с Пасхи, когда вместе с Софи были в Италии.
На балу Марко увидел Полли, когда она отошла от стойки и пьяной походкой направилась к выходу из зала. Что-то его обеспокоило. Кратко переговорив с ее друзьями, он последовал за ней. Покуда он разбирался с Руаном, Полли, как потом ей рассказали друзья, сползла по стенке и замерла на траве.
На следующий вечер, когда Полли проснулась, она увидела, что лежит полуголая под простынкой на какой-то кровати. На двери висело ее бальное платье.
Появился Марко с чашкой чая в руках. Она поднялась и побрела в ванную. После этого снова рухнула в постель.
Сейчас Полли вспоминала свое состояние, когда, лежа в кровати, она тряслась от непонятного недомогания, испуганная и растерянная. Мозг словно омертвел. Было жутко неприятно осознавать, что она не помнит ничего, что случилось с ней за последние сутки.
По мнению Марко, это был неудачный дебют наивной студентки-первокурсницы, пытающейся произвести впечатление на свою группу. Он считал, что из-за экспериментов с какой-нибудь запрещенной травкой в соединении с алкоголем и произошла такая драматическая развязка.
Предположение Марко было несправедливым. Она помнила, что лишь пригубила второй бокал шампанского. Полли разрыдалась, сотрясаясь всем телом.
Марко с суровым лицом присел к ней на кровать и ободряюще притянул ее к себе в объятия. Возможно, его слова чересчур нравоучительные, сказал он. Но очень уж он беспокоился. Всю ночь пролежал в спальном мешке на полу рядом с ее кроватью, на случай если ей станет плохо и потребуется помощь. Эти объяснения вызвали теплую волну благодарности в ее сердце.
В какой-то момент их разговора простыня съехала на бок, оставив ее полуобнаженной в его объятиях. Через некоторое время выражение, с которым он смотрел на ее грудь, полную, высокую, увенчанную крепкими коричневыми сосками, изменилось. У рыцаря-утешителя в глазах загорелся огонек страсти, какой-то темной жажды…
До этого ее постоянно отделял от старшего кузена барьер, несмотря на годы скрытого восхищения, даже обожания. Во время поездки в Сицилию тайное и невостребованное восхищение лишь возросло. Здесь она увидела, как Марко добр, умен, удивлялась его образованности и веселости, хотя он уделял внимание одной лишь Софи, обращаясь с Полли как с ребенком.
Будто преодолев наконец этот постоянный барьер, она не смутилась, а прильнула к его телу, обхватив руками за шею, и потянула за собой в постель…
Полли печально поежилась. И думать нечего, этот эпизод никогда не стереть из памяти. «Унижение» — слишком слабое слово, чтобы описать ее тогдашнее состояние. Марко ужаснулся от произошедшего, ругал себя за то, что «был как животное». Она не вымолвила ни слова. Боль от его реакции была нестерпимой.
Воспоминания вызвали у нее долгий, дрожащий вздох. Полли плотно закрыла глаза, обхватив себя руками. Она не думала, не оценивала своих действий. Просто поддалась потребности, физическому притяжению человека, о котором так давно мечтала, с которым каким-то чудом оказалась в постели и который дал ей повод думать, что разделяет ее желание.
В их соединении была неистовая, взаимная тяга. Задыхаясь от желания, они переплелись друг с другом. Рот ко рту, грудь к груди, бедра, слитые воедино. Сознание ее было мутно, но сейчас она могла воспроизвести в мыслях мгновение, когда, в секундном колебании перед тем, как войти в нее, он отпрянул, вглядываясь ей в лицо, собственное его лицо было искажено страстью, а она потянулась за ним дрожащими руками, касаясь верхней губы, стирая с нее капельки пота, и увидела темную, свирепую страсть в его глазах.
А позже, после мимолетной боли и неописуемого наслаждения и экстаза, она вернулась обратно на землю, попав под власть шока и унижения. Его лицо было искажено гримасой самобичевания и угрызений совести. Он безжалостно бранил себя за то, что она может забеременеть. И, потому ли, что было уже слишком поздно и не стоило подкидывать дров в это пламя покаяния, охватившее его, она горько сказала, что он может не беспокоиться — она принимает таблетки.
А теперь Марко ведет себя так, будто бы это она тогда сожалела о случившемся, печально подумала Полли. Возможно, для него удобнее, оглянувшись назад, увидеть себя в роли безупречного, но отвергнутого любовника…
Звук открываемой двери заставил ее быстро обернуться. Вернулся Марко. В руках у него был поднос с кофе и с кусочками пирога. Он кротко посмотрел на Полли.
— Мне подумалось, что мы можем поговорить за кофе и пирогом.
— Как хочешь, — ответила она, опуская глаза. — Только я не уверена, что нам есть о чем говорить, Марко.
— А по-моему, у нас осталась масса тем для разговора, — ответил он, разливая по чашкам кофе.
— Только сливки. Спасибо. — Взяв чашку, она сделала быстрый глоток.
Полли казалось, что он затеял с ней игру наподобие кошки с мышью.
— Попробуй немного маминого исключительного пирога, — настойчиво пододвинул он тарелку. — Я его очень люблю.
— Когда ты женишься, то передашь жене мамин рецепт в качестве приданого, раз уж не можешь жить без маминой стряпни.
— «Не можешь жить» — слишком сильно сказано. Я и сам неплохой кулинар. Надеюсь, это поможет мне завоевать сердце моей избранницы.
— Зависит от того, что именно ты способен приготовить. Большинство мужчин из тех, что я знала, считали, что могут совершать чудеса на кухне только потому, что умели разбить на сковородку пару яиц.
— Без сомнения, ты знала многих мужчин?
Полли уставилась на него. Выражение его лица ни о чем не говорило. Чернильно-черный взгляд казался непроницаем, на лице была маска вежливого любопытства.
— Мы составляем каталог? — спросила она как можно спокойней. — Тебе требуются даты и точные описания?
Лицо Марко неожиданно осунулось. В натянутом молчании они смотрели друг другу в глаза, затем он медленно отпил из чашки.
— Я жду от тебя перечень твоих любовных побед не более, чем готов предоставить тебе свой собственный.
— Так-то лучше, Марко, — с горячностью вырвалось у нее, — не стоит особенно интересоваться моими моральными устоями лишь потому, что я мать-одиночка.
Он резко вскочил на ноги, неотрывно глядя на нее.
— Я не собираюсь обсуждать твои моральные устои. Полли, можешь этому не верить, но мне сложно привыкнуть к мысли о том, что у тебя есть ребенок, а мне никто об этом не сказал…
— Неудивительно — мы были недостаточно заинтересованы жизнью друг друга, чтобы поддерживать близкий контакт все эти годы! — с горечью ответила она.
— Я чертовски желал поддерживать с тобой контакт, Полли. Похоже только, что ты считала иначе?
Затаив дыхание, она смотрела на него, это было как в кошмарном сне, когда за тобой погоня, а ты утыкаешься в тупик, из которого нет выхода.
— А ты как думаешь?
— Не знаю, что и думать, Полли. Я предполагаю, что простая вежливость требовала от тебя как-то откликнуться в тех случаях, когда тебя не было дома во время моих звонков и визитов. А когда мы могли бы встретиться у общих знакомых, у тебя неизменно оказывались неотложные дела. Не знаю, что тут можно было сделать. — В его позе сейчас была окаменелость, присущая статуям, кулаки намертво сжаты, мрачный, темный взгляд упорно прикован к ее лицу. Потом глаза его скользнули вниз, почти физически, как ей казалось, лаская с головы до ног ее фигуру. — Но зато я прекрасно знаю, что бы хотел сделать сейчас.
