— Но вы то всегда смеетесь.
— Это потому, что я, по вашим словам, иду против жизни. Это дает мне веселую точку зрения.
— Вот об этом-то я и хотел поговорить. Пожалуйста, не меняйте темы разговора, если только вы не думаете, что я от безделья воспользовался первым случаем, что застал вас одну, для…
— Этого нет, — сказала Вин. — Я думаю, что вы очень добры, проявляя столь живой интерес. Но, в самом деле, нечего рассказывать. Самая обыкновенная история.
— Мне не кажется обычным видеть девушку девятнадцати лет…
— Двадцати!
— …которая оставляет свою родину, чтобы отправиться одной в новую страну.
— Вовсе не одной. Мадам Надин взбесилась бы, если бы услышала, что ее называют моей покровительницей, но все-таки это гак. Не потому что эмигранты нуждаются в покровителях…
— Вы эмигрантка?
— Да, а как же иначе? Посмотрите, моя вуаль, кажется, промокла насквозь!
— Я завтра дам вам шляпу, защищающую от ветра.
— Разве ваш отец торгует ими так же, как и джилидовским бальзамом?
— Нет, но у моей сестры есть такая шляпа, и она ей не нужна. Я захвачу ее для вас.
— О, я не могу принять ее!
— Если вы не возьмете, я выброшу ее за борт.
— А шоколад тоже был ее?
— Да.
— А книги?
— Некоторые из них мои. Но не те, которые мисс Девере находит интересными. Вот еще что: она говорила, что вы не на постоянном месте у Надин. Что это значит, если вы ничего не имеете против моего вопроса?
— Не то, что вы думаете. Это не значит, что меня должны рассчитать. Я нанялась только на время поездки, чтобы заместить девушку, которая в последний момент отказалась. И я влезла в ее башмаки, семимильные башмаки, которые бесплатно перенесут меня через океан в Нью-Йорк, в котором я надеюсь устроиться.
— Я тоже надеюсь на это, — сказал Питер серьезно.— У вас там есть друзья, кроме меня?
— Благодарю вас за то, что вы считаете себя таковым, господин джилидовский бальзам. Впрочем, я слышала, что в Америке всякий готов быть другом одиноких иностранцев!
— Я боюсь, что ваши сведения об Америке немного слишком оптимистичны. Но не можете ли вы одну минуту быть серьезной? Мне кажется, что я хорошо познакомился с вами, и с другими, конечно. Но они — другое дело. И потому они на постоянной службе у Надин. Это подходит к ним. Я не беспокоюсь о них, и не беспокоился бы из-за вас, если бы вы мне сказали, что у вас есть друзья и вы знаете, что предпримете, когда приедете.
— Я не могу этого сказать, — отвечала Вин, изменив тон и, словно устыдившись, что начала разговор в столь «легкомысленном» стиле. — Но у меня есть надежда; у меня есть два рекомендательных письма и адрес приличных меблированных комнат; кроме того, у меня осталось немного денег, так что я действительно верю, что все обойдется хорошо, благодарю вас. Мои родные думают, что я поехала, чтобы проявить свой дикий нрав и я постараюсь доказать, насколько это будет возможно, уже не им, но самой себе, что я могу жить собственной жизнью в Новом Свете и не погибнуть.
— Почему вы не хотите уже им этого доказать?
— Да потому, что никто из них не интересуется этим. И фактически обо мне уже позабыли.
— Я боюсь, что у вас большое горе, — сказал Питер.
— Для того, что заставило меня искать счастья в Америке, это слишком сильное выражение, хотя это началось с горя, которое случилось уже давно.
— У вас умер кто-нибудь, кого вы любили? — Питер встал на простой прямой путь наводящих вопросов.
— Да, моя мать. Это случилось, когда мне было четырнадцать лет, и я не могла быть особенно полезна ни моему отцу, ни моему малолетнему брату. И вот отец нашел особу, которая была столь любезна, что стала экономкой и воспитательницей моего брата. Он — священник. Я, вероятно, не похожа на дочь священника, и он тоже думал, что я не стану на него похожа, в особенности с тех пор, как появилась эта экономка. Мы стали ссориться с ней, и это возмущало отца. Он не хотел расставаться с нею, так как она блестяще управлялась с делами, с ним, с ребенком, с приходом. Поэтому было проще расстаться со мною. Я отправилась в школу на полный пансион.
— Хорошо ли вам там было?
— Я любила ее. Через год я уже не приезжала домой даже на праздники. Ко мне часто приходили в гости подруги: девушки были ласковы со мной. Но мне некуда было девать большую часть своего времени: теперь я злюсь на себя за это. Я ничему не училась, кроме того, чему хотела учиться. А это всегда бывает то, что менее всего полезно.
— Я тоже делал так, когда учился, — сказал Питер.
— Для вас это не имеет значения. У вас есть джилидовский бальзам.
— Он принадлежит моему отцу.
— Я думаю, что то, что его, то и ваше.
— Он так говорит. Все-таки у нас есть свои неприятности. Моя заключается в том, что я не живу, согласно со своими принципами и даже не знаю точно, каковы они, так как все у меня еще находится в брожении. Но я бы хотел узнать подробнее о ваших неприятностях.
— Я не допускаю для себя слово «неприятность». Это создает стену. А я только что вырвалась из-за этой стены. Я смогла бы это сделать раньше и лучше, если бы училась более трудным вещам. Когда мне пришлось предпринять что-нибудь для себя, оказалось, что я не умею ничего, что считается пригодным в деловом мире. Я упражняла только свой голос.
— Так. Мне кажется, что у вас должен быть голос.
— Я тоже так думала, но это была еще одна моя ошибка.
— Готов держать пари, что это не ошибка.
— Вы потеряли бы свои деньги, м-р Рольс, а я затратила большую часть своих, прежде, чем открыла это. Понимаете, моя мать оставила мне немного денег, но я могла их получить лишь по достижении двадцати одного года, но тут произошли разные события. Мой отец держал меня в школе до последних полутора лет, не зная, что делать со мною. Затем умер мой маленький брат. Я должна была бы больше интересоваться им, но я почти не знала его. Его появление на свет убило мою мать; и он любил эту женщину. Я не могу понять, как это он мог. Когда он умер, люди стали сплетничать насчет ее и, может быть, насчет отца. Мне кажется, что, говоря, что ей надо уехать, она внушала ему мысль о женитьбе на ней, но он решился только на то, чтобы вызвать меня. Я прожила с ними шесть месяцев. Это было ужасно для всех троих. Я должна признаться, что заслуживаю порицания. У меня произошла сцена с отцом, и я сказала ему, что собираюсь отправиться в Лондон, брать уроки музыки, чтобы потом самой содержать себя: я не могу больше жить дома. Это ускорило события. Раньше, чем кто-нибудь узнал, не исключая госпожи экономки, о том, что случилось, отец попросил ее стать его женой — или она предложила ему это. Я обожала свою мать. Вот вам и вся история.
