Я еще не ответила, удобно ли мне в воскресенье, думаю я. Вдруг у меня другие планы?
— Если, конечно, в воскресенье вам удобно, — моими же словами говорит Джерард.
Поневоле улыбаюсь. Заинтригованная Дебора встает с качелей и подходит ко мне.
— Мм… — мычу я, раздумывая. — В час вас устроит? Или нет, лучше в два.
— Устроит вполне! — весело отвечает Джерард. — На Юнион-сквер? Идет?
— Идет.
Когда я убираю трубку от уха, Дебора вскидывает брови и складывает губы трубочкой, намереваясь устроить мне допрос. Но тут из дома раздается звон бьющегося стекла и мамин истошный крик:
— Если хочешь, считай так!
Когда мы вбегаем в гостиную, мама сидит, откинувшись на диванную спинку и неубедительно притворяясь равнодушно-высокомерной. Отец буравит ее потемневшим взглядом, а по стене за его спиной стекают вниз ручейки виски. Пол устилают бутылочные осколки.
Дожили! — с грустью думаю я.
— Вы только полюбуйтесь! — восклицает папа, упирая руки в оплывшие бока и кивая на стену. — Она метила мне прямо в голову! Если бы не моя прекрасная реакция, меня бы уже не было в живых!
— Ты с любой реакцией увернулся бы, — с притворным спокойствием произносит мама. — Потому что слишком любишь себя.
— Прекратите же! Даже стыдно! — кричу я. — Что у вас тут снова произошло?!
Мама гордо вскидывает голову.
— Ваш отец убежден в том, что я никогда не любила его и не люблю теперь. Интересно, какого же тогда черта я вышла за него замуж?! Зачем родила ему двух дочерей?!
— Если бы ты хоть каплю любила меня, тогда бы… — гремит папа.
Мама неожиданно вскакивает с дивана.
— Все мы люди! Нам свойственно совершать ошибки! — странно изменившимся тоном произносит она. — Главное, уметь признавать их.
— Я почему-то никогда не совершал ничего подобного! — запальчиво кричит папа.
Изумленно смотрю на сестру. Она стоит, поджав губы, и, кажется, знает, о чем идет речь. Я же ничего не пойму и чувствую себя так, как, наверное, чувствует иностранец, очень плохо говорящий на языке людей, в чьей стране он сейчас находится.
— Ты совершал многое другое, — устало говорит мама.
— Что, например? — требует отец.
Она поднимает руки и качает головой.
— Все, с меня довольно. Я иду спать. Девочки, простите, что мы вас так принимаем. — Она устремляется к двери. — Точнее, что не принимаем никак…
Остаемся в гостиной втроем и слушаем мамины шаги на лестнице. Когда они стихают, наверху хлопает дверь и щелкает замок, отец хватается за свою лысеющую голову и издает странный звук — подобие стона.
— Когда же кончится этот ад? — бормочет он голосом великомученика. — Когда же все это кончится?
Дебора обнимает его за плечи.
— Тогда, когда ты встряхнешься и постараешься жить нормально. Нет смысла снова и снова возвращаться к тому, чего уже не изменить. Пойдем, — ласково говорит она, подавая мне знак. — Уложим тебя в комнате для гостей. Выспишься, завтра разберешь чемоданы и спокойно подумаешь, как вам жить дальше.
Бегу в комнату для гостей и стелю отцу постель. Дебора приводит его, и мы обе чмокаем его в щеки.
— Постарайся быстрее уснуть, — говорю я.
— Сон лечит, — бормочет Дебора.
В гостиной остро пахнет виски. Мы с сестрой не сговариваясь принимаемся на пару убирать осколки и мыть стену.
— Если бы она не швырнула бутылку, до сих пор пила бы, — замечает Дебора.
Киваю.
— А так разошлись себе и, дай бог, уже спят.
Тихо смеемся.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — говорит Дебора.
— Точно.
— Что-то у меня из-за этой кошмарной драмы разыгрался аппетит. — Дебора прикладывает к животу руку в желтой резиновой перчатке. — Может, заглянем в холодильник?
Бросаю тряпку в мусорное ведро.
— Неплохая мысль. А Кент тебя не заждался?
Дебора стягивает с руки перчатку и качает головой.
— Как только сюда приехала, я позвонила ему и сказала, что обстановочка, мол, взрывоопасная. Он сразу понял, что сегодня меня можно не ждать.
Они с Кентом живут вместе, кажется, сотню лет. Свадьбу все откладывают, но лишь только потому, что Деборе хотелось бы чего-то невероятного, а на праздник в космосе или в худшем случае где-нибудь на Сейшельских островах у них нет денег. С другой же стороны, им прекрасно живется и так. В общем, мы давно считаем Кента зятем и полноправным членом нашей слегка чокнутой семьи.
— Пошли на кухню.
В холодильнике почти пусто, и нам приходится довольствоваться тостами и арахисовой пастой. Дебора располагается на своем обычном месте, у окна, даже садится так, как любила сидеть ребенком — сгибает ногу в колене и ставит ее на край стула. У меня на душе невесело, тем не менее быть в родительском доме в компании сестры — особое, напоминающее детство удовольствие.
— Лучше нам переночевать здесь, — говорит Дебора, откусывая кусочек тоста с таким довольным видом, будто это лакомство, приготовленное шеф-поваром из «Времен года». — А то, чего доброго, поднимутся посреди ночи и продолжат выяснять отношения.
Какое-то время молчим.
— Почему им не жить тихо и мирно? — произношу я, обращаясь будто к воздуху.
Дебора тяжело вздыхает.
— Если бы все было так просто, тогда вообще не случалось бы ни разводов, ни семейных сцен.
— По-твоему… — произношу я и на миг умолкаю, не решаясь сказать самое главное, то, что долгое время изводит меня и не дает покоя, — мама отцу изменяла?
Дебора пожимает плечами и кривится.
— Наверняка сказать ничего не могу, но догадываюсь, что да.
Груз на моем сердце тяжелеет вдвое.
— Какой кошмар… Откуда он об этом узнал?
Дебора поводит бровями. Они у нее, как и у меня, — черные дуги.
— Не имею понятия. Наверное, оттуда, откуда все узнают — от добреньких друзей или знакомых, коллег, случайных встречных… Или мама сама проболталась. У них же об этом не спросишь.
— Интересно, давно это было? И сколько раз? Всего один? — бормочу я.
— Возможно, не один, — отвечает Дебора. — Но папа, как мне кажется, знает только об одном.
Чувствую, что у меня горят щеки, и прикладываю к ним ладони.
— Должно быть, это ужасно… знать, что тебе изменяют, и продолжать жить с человеком, — говорю я, стараясь не обращать внимания на жуткое чувство, заполняющее грудь. Странно, рассуждать о ком-либо другом довольно легко. Если же речь о личной жизни твоих собственных родителей, душа выворачивается наизнанку.
Дебора закидывает в рот последний кусочек тоста, прожевывает его и запивает соком.
