И вдруг увидела на предвесеннем снегу следы, рисунок которых действовал на нее как гром с ясного неба. Они были совсем свежие, потому что их оставлял некто, быстро идущий шагов на пять впереди и стремящийся продвигаться еще быстрее, обгоняющий прохожих. Настя как завороженная смотрела на цепочку следов, потихоньку превращавшихся в лужицы. Она боялась поднять глаза. Боялась узнать его, своего злого гения. Но все-таки она заставила себя поднять глаза. Сначала она увидела коричневые ботинки, высокие, словно полувоенные. Потом вправленные в них джинсы. Дальше — дубленый полушубок и большую енотовую шапку. Настя никогда не видела его в этой одежде, потому что познакомились они весной, а расстались осенью… Но „зима“ в ее отношениях с этим человеком все же была, потому что, как она теперь понимала, это он превратил ее жилище в подобие дупла, это он обрек ее на бездомную жизнь. Он — несчастный мазохист-некрофил, вредный мальчик Валентин. Она узнала его, узнала с одного взгляда, не видя лица, но улавливая в походке, в движениях нечто знакомое. „Что же, бежать и звонить в милицию?“
Но она вспомнила, что следы на балкончике уже растаяли, а из нутра „дупла“ все вещественные доказательства исчезли. И окурок тот, не поднятый несколько недель назад окурок, смыло желтой водой.
Широкоплечая фигура быстро удалялась.
Анастасия остановилась и посмотрела вверх… Просто так, потому что интуитивно чувствовала: иногда надо останавливаться. По высокому небу плыли кучевые облака. И эта милая картинка была весенней.
Жизнь снова входила в наезженную колею. Но колея теперь была иная. Настя жила ожиданием. И, наверное, надеждой.
Все было почти так же, как до дня, по определению поэта Верхарна, „всемирного пожара“: редакция, дом, магазины… К этому списку прибавились, пожалуй, посещения женской консультации, а убавились из него появления в институте. Настя отказалась от „вольнослушательства“, потому что ни с кем не хотела встречаться, никого не хотела видеть.
Теперь она жила тихо, избегая приключений, ощущая себя чем-то вроде птицы, высиживающей птенца. Или просто яйцом, вселенским яйцом, в котором этот птенец уже изволил шевельнуться. Настя запомнила число, когда он позволил себе такую роскошь: пятнадцатое апреля. Середина весны.
Валентин больше не „проявлялся“: не звонил, не ходил вокруг дома.
По вечерам Анастасия предавалась новому увлекательному занятию. Стоя перед большим зеркалом в белой раме, она поднимала вверх руки и смотрела, как округлилась талия и слегка изменила форму грудь. Ей явно нравилось собственное отражение. Так бывает, очевидно, доволен Сатурн, созерцая в космических зеркалах свое кольцо.
Именно теперь, в странный, немножко дочеловеческий период жизни, ей очень хотелось быть красивой. Она купила просторное платье из легкой шерсти, уютное, цвета молочного шоколада. К этому наряду придумала с дюжину разнообразных отделок: воротничков, шарфиков, кашне… В стиле „маленькой женщины“. Кроме того, она завела костюм, удобный тем, что ширину юбки можно было при необходимости менять. Этот наряд сшила сама по „Бурде“, вспомнив навыки, полученные от мамы, и удивляясь собственному, казалось бы, навсегда утраченному умению.
Но пока, до поры до времени, и платье и костюм томились в шкафу, и можно было ходить в брюках и просторных свитерах.
* * *
А у Марка Самойловича Анастасия все-таки побывала, изрядно удивив почтенного издателя своим появлением. Милый и чрезвычайно тактичный, он не стал лезть к ней в душу, не заинтересовался пикантными подробностями пожара и крушений любовных кораблей. Зато на него произвел неподдельное впечатление, рассказ о сгоревшей рукописи.
И он подсказал Насте новую плодотворную идею: „А что, Настя, если вы составите своеобразный конспект… гм… эротических сцен из литературных произведений. С вашей начитанностью это будет несложно, но, предупреждаю, трудоемко, ибо всякое собирательство — крайне кропотливое занятие. — Он улыбнулся и прибавил: — Если помните, еще Мишель Монтень замечал, что его замечательные „Опыты“ есть лишь собрание мыслей великих мыслителей прошлого. Своей он признавал лишь ленточку, которой перевязан букет, составленный из взращенных другими умами цветов мыслей. Давайте и мы с вами сплетем ленточку“.
А в то время, когда Настасья Филипповна переписывала и связывала „ленточкой“ пикантные страницы классических произведений, в жизни ее знакомых происходили события, ничуть не менее достойные пера великого Боккаччо.
Евгений Пирожников, преуспевающий бизнесмен с дипломом советского инженера-строителя, решил расширить свой профессиональный кругозор и, как раньше говорили, поднабраться опыта. С этими светлыми мыслями он заказал себе тур в Сидней — в далекий и прекрасный город, где построено не только множество добротных домов, но возведен и шедевр современной архитектуры — оперный театр. „Клуб путешественников“ умудрялся показывать это фантастическое здание, причудливой раковиной раскрывающееся на берегу залива, фактически в каждой передаче, посвященной Австралии, что еще больше усиливало желание увидеть это здание воочию.
Пирожников заказал авиабилет на первые числа марта, стремясь поспеть к разгулу австралийской золотой осени. Все дела президент „Феникса“ оставил на вице-президента. К счастью, а вернее, благодаря расторопности самого Евгения, ответственных объектов на эту пору года оказалось не слишком много, фирме теперь приходилось в основном разрабатывать проекты индивидуальных домов и контролировать уже начатое строительство. Поэтому Пирожников чувствовал, что оставляет свое детище со спокойной душой.
Но вот дом… Собственный коттедж, напрочь опровергающий извечную истину, что сапожник ходит без сапог, Евгений возвел полтора года назад. Особнячок вышел очень милый: не ангарно-огромный, не в псевдозамковом стиле, но отличающийся от окружающей застройки — так выделяется драгоценный камень среди стекляшек. У Евгения был замечательный вкус, благодаря этому врожденному качеству президента компания и преуспевала.
Да, замечательный дом был у Пирожникова: полутораэтажный, с двумя спальнями, просторной гостиной и большой зеркальной столовой, отделенной от кухни зеркальной же дверью, с гаражом, цветником и садом, тоненькие деревца которого обещали в скором будущем щедро плодоносить.
И решил, а вернее, решился оставить Евгений свое уютное жилище на попечение своей эротической подруги Екатерины Лисицыной, хотя и не первой красавицы столицы, но девицы вполне элитной и, как казалось Пирожникову, надежной, поскольку уж очень хотела она выйти замуж за владельца домика, за „мальчика-с-пальчик“, как она ласково его величала.
