так, как должно быть. — По женскому телу вновь прошла судорога.
— Это от лекарств?
— Угу… — Она помолчала, наслаждаясь его теплом. — Ты же хочешь что-то сказать? — Ее холос стал хриплым, и она задышала чаще, будто ей не хватало воздуха.
— Да… да… я хотел сказать тебе, что вернулся, чтоб остаться, — его голос дрогнул.
— Остаться… до конца? — она чуть сместила голову, прижавшись виском к его плечу.
— До самого конца, детка.
— Я… благодарна тебе. Я… не отниму много времени. — Он знал: она опустила глаза, произнеся эту фразу, от которой его прошибло током от антенн до кончика хвоста, и очень захотелось завыть, будто псу на луну.
— Что? О чем ты? Ты жива, это главное… С остальным мы справимся… — Что еще он мог сказать?
— Я… Стокер засвидетельствовал мое согласие на эвтаназию незадолго до твоего прихода.
— Что?! Нет, Карабина, нет! Согласие еще ничего не значит, я же здесь, я буду с тобой, я…
— Сток засвидетельствовал и введение препарата, Троттл. — Она хрипло вздохнула, и тут он заметил, как редко отсчитывает удары ее сердца пульсоксиметр. Гораздо реже, чем должен был. Зато он задышал чаще, пытаясь не заорать.
— Карабина… зачем?.. — все, что мужчина смог из себя выдавить. В голове снова включился счетчик, отсчитывающий минуты ее жизни, и он непроизвольно сильнее сжал объятия, будто протестуя против того, чтобы смерть ее забирала.
— Не хочу… жить… так… — слова давались с трудом, но она продолжала говорить. Продолжала так же самоотверженно объяснять, как делала все в жизни. Он ткнулся носом в ее антенки и макушку, из последних сил пытаясь сдержать рвущий нутро вой. Не при ней! — Прошу тебя… прими мой выбор… как я всегда принимала твой…
А разве она оставила другой вариант? Спросила мнения? Хотя… а разве он спрашивал ее, в очередной раз оставляя один на один с войной?
И все, что он теперь мог, — целовать бледные, почти белые, кончики антенн и быть рядом, провожая подругу в мир, который она выбрала.
— Храни там наших детей, Карабина. — Он стиснул зубы. В груди горело, будто вместо сердца в ней было адское пламя.
Она вздрогнула всем телом, и в этот раз причиной дрожи были не лекарства:
— Обязательно… любимый… — он зажмурился что есть сил и едва остановился, чтоб не вцепиться ей в плечи.
Монитор пациента показал, что кривая ее сердцебиения все больше становится похожей на прямую линию, дыхание делалось все тише и ровнее.
— Я люблю тебя, Карабина, — прошептал он ей в ухо, глотая комок, почти не дающий дышать. Он бы не понял, что она кивнула, если б не прижимал к себе, пытаясь всем своим существом запомнить ее, еще дышащую. Запомнить последние мгновения с ней. — Жди меня. Я закончу дела и сразу приду к тебе… чтоб навсегда остаться.
Ее сердце в последний раз стукнуло, ответив ему, и навсегда остановилось.
А Троттл еще долго лежал рядом, кончиками пальцев поглаживая неподвижное лицо, запоминая шрам, тянущийся через аккуратный нос, гладил изогнутые брови, обводил такие знакомые и родные губы.
Растворившись в мгновении и больше никуда не торопясь, он делал то, на что никогда не хватало времени раньше.
То, для чего — он был уверен всего сутки назад — у него еще будут многие годы.
То, что теперь стало пеплом.
Останусь пеплом на губах, Останусь пламенем в глазах, В твоих руках — дыханьем ветра…Останусь снегом на щеке, Останусь светом вдалеке, Я для тебя останусь — светом. Город 312 ©
