Глава 4
ОЛЕСЯ
– Привет, мам.
– Привет, Лекс! – улыбаюсь, разглядывая Алёшку.
– Как у тебя дела?
– Мне кажется, или ты подрос?
Задаем вопросы одновременно. На секунду оба замираем, чтобы дослушать, и смеемся.
Вот так всегда. Стоит созвониться или увидеться с сыном, не замолкаем. Закидываем друг друга вопросами, обсуждаем новости и впитываем ответы, как губки.
Нам всё важно.
Всё интересно.
Всё «вкусно».
Алексей – стопроцентный мамин сын. Не маменькин, за которого подтирают сопли и собирают по комнате грязные носки, а именно мамин.
Всегда таким был. Погладь спинку, почеши голову, давай поедим мороженое, а научи меня готовить.
Но в последние несколько месяцев – особенно. Как магнитик.
Мамуль, пойдем в магазин вместе, чтобы тебе сумки не таскать. Скинь мне код, я сам в Озон сгоняю, зачем тебе ходить? А хочешь, массаж сделаю?
Он тянется ко мне еще сильнее.
И пусть все специалисты, психологи и даже учителя в школе наперебой утверждают, что четырнадцать – это переходный возраст, который у мальчиков проявляется особенно заметно. Через агрессию, максимализм, нежелание подчиняться старшим. Я этого не замечаю.
Совершенно.
Он не пьет. Не курит. Не гуляет по ночам. Хорошо учится в школе. И души не чает в тхэквондо.
Борьба – это его всё. То, ради чего он каждый день сам, по будильнику, поднимается в пять часов утра, идет на пробежку, после готовится к урокам, а спать ложится строго в десять вечера. То, ради чего он целеустремленно худеет, чтобы попасть в нужную категорию на соревнованиях. Учит тули с непонятными названиями и дважды в неделю ездит с пересадкой на другой конец города, чтобы ходить именно к своему тренеру.
Для меня мой сын – идеальный. Он – маленький мужчина, который с каждым днем все больше демонстрирует волевой характер и целеустремленность, кто, несмотря на юные годы, во всю старается меня (Мам, ну, ты же – девочка!) оберегать и защищать.
Но в то же время он – обычный подросток, который в какой-то момент способен ругнуться матом, пошалить вместе с одноклассниками, зависнуть на целый выходной в телефоне и в плохом настроении закрыться эмоционально.
Что касается последнего…
Не знаю, с чего вдруг отношения между ним и мужем в последние пару месяцев заметно охладели. Сергей говорит, что это возраст, и всё со временем нормализуется. Я же теряюсь и тревожусь.
Сын, рассказывающий о себе и своих интересах буквально всё, в этом вопросе закрывается. Замыкается намертво, как створки раковины моллюска. Прочно и непроницаемо.
И, как не стараюсь, на диалог не идет.
Раньше столь явной разницы между теплотой и лаской, адресуемыми мне, и холодным отчуждением, демонстрируемым отцу, у Алешки не наблюдалось. Но чем больше времени проходит, тем это становится заметнее.
– Ну же, говори, мам? – выпытывает Алексей с заметной настойчивостью. – У тебя точно всё хорошо?
– Конечно, Лекс. Что у меня может быть плохого? – смеюсь вполне натурально. – Хотя нет, я по тебе очень скучаю, – пользуюсь беспроигрышным вариантом смещения акцентов. – Жду не дождусь, когда ваши выездные соревнования закончатся и ты, наконец, вернешься домой.
– Вернусь, мам. Ну, куда я денусь? Всего-то три дня осталось, – произносит уверенно, словно меня, капризулю, успокаивает.
Такой взрослый уже. Красавчик. Гордость моя.
– А с ростом что? Вытянулся? – напоминаю ему про первый вопрос.
– Метр семьдесят два, – произносит, задирая нос. – Вчера Геннадий Иванович измерял.
– А с весом норма?
– Ага, не переживай. Шестьдесят четыре с половиной. В свою категорию попадаю.
– Опять не ужинал? – читаю между строк.
И по глазам, которые от улыбки слегка прищуриваются, вижу, что догадалась правильно. Целеустремленный – жуть. Весь в моего покойного отца. Для него сесть на диету – нет ничего проще, не то что мне… сладкоежке.
– Норм, мам. Вот выступлю и тогда себе ни в чем не откажу. Обещаю. Кстати, когда приеду, мы с тобой в «Чили» сходим?
– Конечно сходим, – естественно соглашаюсь и беззлобно подкалываю. – По шашлыку соскучился, мясоед?
– Есть такое дело. А тебе твои любимые тортильони с овощами и со страчателлой закажем, – фыркает довольно. – Я сам выбор озвучу, не переживай.
Смеюсь, подловил.
До сих пор не могу запомнить и правильно выговорить эту абракадабру. Честное слово, ересь какая-то. Язык сломать можно. По мне, макароны с сыром – это и есть макароны с сыром, а не бла-бла-бла в сливочном соусе с креветками.
Практически верю, что болтовней ни о чем смогла отвлечь Лекса. Переключила его внимание на предстоящие радости, отринув подальше грустное.
Но… ошибаюсь.
– Мам, ты на кладбище к Лике и дедуле вчера ездила?
Алексей в момент становится серьезным. Цепляет мой взгляд и не отпускает.
Ребенок?
Нет. В этот момент – точно нет.
Взрослый, глубокомыслящий и понимающий сверх меры человек.
– Ездила, Лёш, – подтверждаю, чуть кивая.
– А отец? С тобой был? – стреляет глазами-лазерами.
Хмыкаю. Отрицательно качаю головой.
Какой смысл врать?
– Нет. Он… в командировку вчера утром на три дня уехал.
Вовремя.
Добавляю мысленно.
Впрочем, как обычно.
А Лёшка, словно считывает.
– Ну понятно, – бросает резко. – Даже не сомневался.
– Ле-е-екс.
Отмахивается.
Вижу, что злится. Глубоко вдыхает и выдыхает, отчего ноздри распахиваются широко-широко. Сжимает зубы, играя желваками. Прищуривается. И пусть отворачивается в сторону, негативные эмоции улавливаю даже сквозь экран смартфона.
– Вот зачем ты одна ездила? – выговаривает, как взрослый.
Снова глядит в упор. И не спрашивает, утверждает.
– Опять же плакала.
Дергаю плечом. Как нашкодивший ребенок.
А что могу сказать?
Да. Плакала.
И каждый раз плачу, когда посещаю кладбище, где уже два года как похоронены любимый папа и дочка. Лике было всего четыре, когда они с дедушкой возвращались с дачи из пригорода в Сочи. И почему-то слетели в кювет.
Погибли оба. Мгновенно, как сказали врачи… Сергею.
Я тогда в таком неадеквате была, что врагу не пожелаешь. Если бы не сын… не уверена, что не свихнулась бы.
Единственное, что гнетет до сих пор – полиция ничего не смогла выяснить. Дело осталось висяком. Потому что на той трассе на протяжении почти двадцати километров нет
