— Это что, — бодро сказала подруга, — я боялась, что вы расстроились из-за Гамильтон. Ну и наглость, — добавила она. — Но у них ничего не выйдет, не волнуйтесь. Вас взяли на семестр, и все тут. — Гамильтон была фамилия учительницы, которую я заменяла.
— Что все? — подозрительно спросила я, и она неохотно рассказала, что последний месяц Алиса Гамильтон проходила новый курс лечения, и теперь ее доктор настаивал, чтобы она вернулась на работу. К своему отчаянию я узнала, что учительская из-за этого готова была разделиться на два лагеря — одни считали, что Алисе это нужнее, чем мне, другие готовы были отстаивать мое право отработать свой срок. Я поняла, что директор, мисс Кроуфорд, еще не решила, стоит ли ей поговорить со мной.
Я стала считать. От двадцать четвертого октября до десятого ноября. Три воскресенья. И шесть недель до Рождества.
— О чем вы задумались? — спросила моя союзница.
— О центральном отоплении, — сказала я.
Джон Ли, теперь уже мой приемный отец, встретил мой поезд в субботу и по дороге до Уимблдона высказался в том смысле, что у мамы будет достаточно времени изменить свое мнение.
— Вот увидите, стоит ей только начать готовиться к бракосочетанию, — мудро рассудил он и великодушно добавил, чтобы я не беспокоилась о расходах, так как он с удовольствием оплатит счета.
— Но, Джон! — озабоченно сказала я.
— Никаких но. Глэдис, — это его первая жена, — и я всегда хотели иметь детей. Вы знаете, что это не получилось, но я был бы не против иметь дочь и не могу вообразить себе лучшего кандидата на это место, чем вы.
Я поблагодарила его, принужденно улыбаясь. Как будто все оборачивалось так, что я могла попасть прямо из огня да в полымя.
— Приятный парень этот Колин, — неожиданно заметил он. — Я перекинулся с ним парой слов в то воскресенье в Торкомбе. Он мне очень понравился. И Джесси он тоже понравится, — снова заверил он, — только не надо ее торопить.
Как раз это я вряд ли могла себе позволить, но испортить мамину теплую и радостную встречу со мной — об этом я не смела и помыслить. Это был мой первый приезд домой после того, как она снова вышла замуж, и от меня требовалось похвалить несколько новых приобретений. Поболтать у огня, пока Джон занимался чаем, было просто наслаждением. Наконец он взгромоздил посуду на тележку и повез все в кухню.
— Он тебя избалует, — сказала я маме, которая заулыбалась как кот на сметану, но потом обезоруживающе посерьезнела.
— Я знаю, милая, что мне везет, мне повезло второй раз подряд. Именно поэтому я готова землю перевернуть, чтобы и у тебя было так же.
— Но от тебя это не требуется, — терпеливо сказала я. — Я знаю, ты думаешь, что Колин мне не подходит, но ты его не знаешь. А я знаю и готова вверить ему свою жизнь.
— О Деб! — Ее лицо выражало не раздражение, а истинное смятение. — Это-то и плохо с такими, как он. Им все всегда доверяют. — Она вскочила, как будто еле сдерживая слезы, и торопливо вышла.
За несколько минут до этого она включила телевизор, и пока я сидела, не зная, идти ли за ней, начались утренние новости. Я глядела без особого интереса, пока не услышала знакомое имя.
— Сегодня в С*** зарегистрирован брак поп-звезды Хани Харрис с телепродюсером Винсентом Честером. — На экране мелькнула сияющая новобрачная.
— Медового месяца у Честеров не будет, — сообщил комментатор. — Завтра Хани вылетает в Нью-Йорк, чтобы начать турне с кабаре.
Я глядела на молодого новобрачного, лениво размышляя, что он и я были товарищами по несчастью, жертвами машины шоу-бизнеса. Вдруг во мне все похолодело. Плимут — Колин спешит встретиться с Хани; Торкомб — Колин идет с ней под руку по теннисной площадке; Слигачан — и спокойный голос Колина сначала сообщает мне, что теперь и речи не может быть о том, что он со временем женится, а затем — что он любил только два раза в жизни. Кого, подумала я, кроме Энн? И теперь поняла. Энн — и Хани. Обе очень молодые, обе захватывающе хорошенькие, обе настолько непохожие на положительную преподавательницу домашней экономики, насколько только возможно.
И еще одно — завтра улетала в Штаты Хани, а через несколько недель — Колин.
Понятия не имею, сколько времени я просидела, не двигаясь, когда дверь открылась.
— Ты еще здесь, милая? — Мамин голос, но с совсем другими интонациями. — К тебе пришли.
Сзади нее проглядывалась высокая фигура, длинное бледное лицо, серые глаза в морщинках.
— Хэлло, уравновешенная девушка, — сказал голос.
— Адам! — ахнула я. — Почему вы не в Торкомбе?
Он засмеялся тем своим смехом, от которого я всегда ощущала себя примерно десятилетней.
— Очевидно потому, что я здесь. — И потом, когда я ничего не сказала. — Ну, теперь спросите, почему я здесь.
Довольно тупо я так и сделала.
— Это может быть связано с каникулами в одном колледже в Глазго, — шутливо сказал он. — И еще с тем, что нам надо закончить одно дело. — Я продолжала выглядеть непонимающе, и он стал разъяснять. — Сначала примите мои извинения. В последнюю нашу встречу я, кажется, был в отвратительном настроении. — Мама к этому времени потихоньку удалилась.
— Да что вы, Адам, — запротестовала я, — это уже дело прошлое и давно забыто.
Я осознала, что эти слова правильно выражали теперешнее состояние наших отношений — «прошло и давно забыто». Не имело никакого значения, что Адам говорил или делал. Я думала, что люблю его; теперь его можно было только пожалеть. Он был смелым, он имел творческую жилку, он был остроумен, но он всегда относился к людям подозрительно. Донкихотской причине, по которой Колин пытался не пускать близнецов в Сикоув, он придал ядовитый оттенок. Два с половиной года привлекательность Адама объяснялась его имиджем сильного человека в глуши. Теперь я поняла, что это не было силой. Сила выдерживала невзгоды с улыбкой — и с песней.
— Вы слышали хоть что-нибудь из того, что я сказал? — спрашивал Адам с редкой для него мягкостью.
Я не слышала и покраснела.
— И не надо, — почему-то пошутил он. — За повтор денег не берут. Я просто напоминал вам о разговоре, который у нас однажды состоялся по поводу золотой жилы.
О, только не это, сразу подумала я. Тот разговор, когда мы возвращались из Сикоува. Он тогда сделал это изящное замечание насчет того, что я его не приму, даже если он предложит золотую жилу, и у меня на сердце было так тяжело от случившегося, что я не могла мыслить разумно. С тех пор произошло столько событий — пожар, Магда, Глазго, — что я больше об этом не вспоминала.
Адам неверно истолковал выражением моего лица. Сегодня в нем было что-то иное, что-то такое, чего я раньше никогда не замечала: робость.
